Мэри Шелдон - Каролин и Каро

— Ну, подумаем об этом потом, — торопливо сказала Зоэ. — Необязательно сию секунду проработать все детали. Я уверена, мы придумаем компромисс.

— Может быть. Но нужно поговорить с юристами. Чтобы все было кристально ясно.

— Ладно, ладно, — вздохнула она. Официантка принесла счет. Зоэ потянулась за сумочкой. Бартон ее остановил.

— Позволь мне, — сказал он. Достал бумажник, раскрыл. — Поздравляю, кстати, с новой работой.

Зоэ задумчиво посмотрела на него.

— Знаешь что? Ты по правде очень красивый. Я понимаю, почему в тебя втюрилась.

Дома Дафна, малолетняя няня, сидела на цветастом диване перед телевизором.

— Все нормально? — спросила Зоэ. — Каролин хорошо себя вела? Буйных вечеринок не закатывала?

— Идеально, — засмеялась девочка. — Я ее минут пять назад уложила вздремнуть.

Дафна ушла, а Зоэ отправилась в детскую. Через прутья коснулась крохотной розовой ручонки.

— Звездочка Зоэ, — прошептала она. — Звездочка Зоэ. — Заморгала, прогоняя слезы. — Я так трудилась, детка, а тебе понравится в Нью-Йорке. Но это не навсегда. Я обещаю.

Зоэ вынула малышку из кроватки, прижала к себе. Она видела в зеркале их обеих, женщину и ребенка, их общее отражение. Ее губы сжались, задрожали. Она обняла Каролин так крепко, что девочка проснулась и зарыдала.

Ее самое первое воспоминание детства — как она стибрила телевизор.

Каролин исполнилось тогда четыре года. Случилось это, когда отец уехал в свою обычную командировку. Он постоянно где-то мотался — этот раз стал, кажется, третьим за последние шесть недель.

Каролин не раз уже видела имя “Архитектор Бартон Эндрюс” на металлических пластинках, вмонтированных в каменные стены зданий. Она еще не умела читать, просто узнавала знакомые буквы отцовского имени, ощупывая их пальчиками.

Должно быть, ее отец не менее известен, чем президент Эйзенхауэр, с гордостью думала Каролин. Она обращалась к улыбающимся прохожим, указывая им на доску: “Это мой папочка!” Но при этом еще не могла понять, почему отца так часто нет дома. В Нью-Йорке было все для счастливой жизни — и зоопарк, и тенистая игровая площадка, и улыбающийся привратник, который низко кланялся ей, когда она возвращалась с прогулки. Дома же стоял целый шкаф, заваленный игрушками, огромный телевизор и балкон с видом на Центральный парк, казавшийся таким крошечным с немыслимой высоты. Только папа зачем-то так часто покидал Нью-Йорк.

Каролин всегда становилось грустно, когда он складывал чемодан. Ей нравилось, когда папа был рядом. Ловкий, быстрый, красивый, от него приятно пахло, особенно после бритья и ванны. С ним было спокойно и уютно. В кабинете у папы были свои игрушки: бронзовое пресс-папье и фигурки из слоновой кости на шахматном столике. Ей нравился его смех и как он щекочет ее, прежде чем уложить спать. За обедом они играли в “Угадайку”, только такое случалось редко.

Впрочем, после его отъезда развлечений не убавлялось. Тогда Каролин могла проводить больше времени с Лаурой.

Лаура всегда была при девочке. Темнокожая и очень старая — на взгляд малышки, — она источала аромат тайны. Все в доме подчинялось ей, и потому она казалась Каролин доброй волшебницей. Лицо Лауры неизменно появлялось по утрам, словно взошедшее солнышко, едва девочка открывала глаза. Казалось, именно руки Лауры решали, сколько сахара положить в овсянку, а больные кости говорили, стоит ли при такой сырой погоде отправляться на прогулку в Центральный парк. И последний поцелуй перед сном тоже Лаурин.

Когда Бартон отсутствовал, ужин подавали не в парадной столовой. Каролин и Лаура устраивались на кухне напротив друг друга и наслаждались едой, которая им обоим нравилась, — кукурузой со сливками и консервированными персиками, — совсем не теми замысловатыми кушаньями, что Бартон велел готовить для своей дочери.

— Что будет, если ты, когда вырастешь, станешь послом в Китае или в Мексике? — в шутку спрашивал он дочь. — Тебе придется кушать все, что подают на приемах. Иначе эти страны обидятся и объявят нам войну.

Каролин не хотела стать послом в Китае или Мексике. Она хотела ужинать вместе с Лаурой, поедая ее восхитительную кукурузу, и так до конца жизни.

Поужинав, они с Лаурой играли в карты. Сражение затягивалось надолго, пока глазки у девочки не начинали слипаться. В финале она всегда выигрывала.

— О боже! Опять ты победила! — в притворном отчаянии всхлипывала Лаура и относила сонную любимейшую из любимых девочку наверх в детскую спальню.

Уложив ее в уютное гнездышко, Лаура рассказывала девочке странные, а порой и страшные истории. О Виргинских островах, откуда няня была родом. О людях, пляшущих вокруг костров в ритуальных масках. Девочке становилось жутко, когда она представляла бешено сверкающие глаза этих людей и маски, несущие смерть, но, пугаясь, она ни слова не говорила об этом Лауре. Ей не хотелось, чтобы однажды эти истории закончились.

Часто Бартон уезжал на уикенд, и это были великолепные дни.

— А можно, мы завтра пойдем к тебе домой? — спрашивала Каролина няньку каждый раз, как только отец отлучался пятничным вечером. — Ну, пожалуйста! Пожалуйста! какое дело. Только на слонов сажают самых маленьких.

Но самым увлекательным занятием в Луна-парке была другая игра.

— Ты подходишь к будке, а там человек дает тебе три кольца, и нужно накинуть их на три молочные бутылки. Если попала, получишь главный приз.

Каролин вся напряглась. Она знала, что услышит дальше.

— Хочешь увидеть, что я выиграла? Каролин кивнула.

Они прошли в комнату Иветты. Там в углу сидел розовый плюшевый медведь, ростом больше Каролин, больше даже Иветты, с алой лентой на шее и шелковым сердцем, пришитым на грудь.

Каролин вздохнула от зависти.

Иветта, наблюдая за ней, не удержалась от ехидной усмешки.

— Может, и тебе повезет, если ты когда-нибудь туда пойдешь.

Каролин довольно безнадежно кивнула. Сколько бы раз она ни заводила разговор о Луна-парке с отцом, тот не выказывал никакого интереса.

— Ничего. Не переживай, я могу тебя потренировать, — великодушно предложила Иветта.

Девочки занимались при каждой встрече. Расставляли перед крыльцом пустые молочные бутылки и накидывали на них картонные кольца.

Замахиваясь и целясь, Каролин с трепетом думала о плюшевом медведе, который так и ждет ее в своем Луна-парке. Она выберет не розового, как Иветта, — нет, ее медведь будет бирюзовый, и она уже придумала ему имя — Раджа. И когда Раджа попадет к ней в руки, она крепко-крепко прижмет его шелковое вышитое сердце к своему, трепещущему от счастья. И они вместе прокатятся на чертовом колесе. Он тоже съедет с большой горки. И будет вместе с Каролин бояться на карусели.