Сюзан Айзекс - После всех этих лет

«Это бессмысленная затея, — говорила я себе. — Ты — законопослушная гражданка».

И ответила: «Они потащат меня в тюрьму. Лучше я смоюсь отсюда».

«Нет, подожди, — покачала я головой. — Ночь только наступила. Все эти бойкие голубоглазые полицейские, которые ведут наблюдение, еще достаточно бдительны. Часа через два они захотят спать».

Я улеглась. Подушка Алекса пахла его гелем для волос и арбузом. Я очень устала и знала, что могу заснуть. Но если я позволю себе вздремнуть — можно и не проснуться! Я заставила себя лежать с широко открытыми глазами и не спать, а читать вслух все стихи, которые еще помнила. Для начала дюжину сонетов Шекспира. От него я перешла к Эдриенн Рич, затем к романтическим одам и к Элиоту. Но «Дуврский берег» я декламировать не стала.

Однажды поздней ночью, через несколько месяцев после нашего переезда в Галле Хэвен, убедившись, что мальчики уснули, мы с Ричи выскользнули из дома и занимались любовью прямо на берегу. Великая любовь должна быть отмечена: я декламировала «Дуврский берег». Ричи обнимал меня и гладил по голове.

В одиннадцать вечера я закрепила металлические крючки за подоконник и спустила — по возможности, аккуратно — лестницу вниз. Однако удар металла о кирпич был неожиданно громким. Каждый скрежет заставлял мое сердце трепетать от страха, не помогал даже лай собаки вдалеке. В конце концов, наступила тишина.

Я села на подоконник. Медленно перебросила ноги наружу, и они коснулись кирпича. Через шерстяные носки я почувствовала его холод. Я вцепилась в край рамы с такой силой, что наверняка оставила там свои вдавленные в дерево отпечатки пальцев. «Не смотри вниз», — приказывала я себе. Но, конечно, я посмотрела вниз. Лужайка зияла черной щелью, похожей на вход в чистилище. Я зажмурилась и подумала о жизни. Цепь позвякивала на ветру. Я заставила себя подумать о лестнице и о том, что я буду делать после побега.

Так или иначе, я поставила одну ногу на ступеньку, потом другую. О, Боже, как она неустойчива! Лестница качалась из стороны в сторону. Костяшки пальцев царапались о кирпич. Даже в темноте я почувствовала, как они кровоточат. Но от этого никто не умирал. Вперед! Еще одна ступенька. Усики плюща касались моих запястий. Еще ступенька. Больше я не могла. Руки дрожали. Если я упаду… Я представила свое распростертое тело, переломанные руки и ноги, череп разбитый, как сваренное всмятку яйцо.

Нет. Я не могла больше. Я начала карабкаться наверх, в дом. Но как только я поднялась на одну ступеньку, крючки, державшие лестницу, издали звук протеста, готовые сорваться. Я повисла бездыханная. Пальцы онемели. Если я не смогу подняться, как мне быть? Я снова начала спускаться. Я не хотела смотреть вниз, потому что боялась увидеть четверых полицейских с направленными на меня пистолетами.

Но все же взглянула. И не поверила своим глазам! Почти у цели. Еще шесть, семь футов — и все. Черный газон превратился в мягкую траву. В этот последний момент я уже не думала о сыновьях, я не думала о матери — я становилась свободной. Я думала о своих студентах. Быстро про себя я попросила у них прощения и понадеялась, что кто-нибудь из них найдет у меня на столе их сочинения, лежавшие под пресс-папье Дейта Ассошиэйтед с девизом «Знание — сила», и отнесет их в школу. И у Адама Готфрида, когда он узнает, что получил «отлично», не будет очередного приступа колита. Тут моя правая нога коснулась земли.

Была ли это собака Баскервилей или гигантская немецкая овчарка, принадлежавшая полицейскому управлению округа Нассау, но она мчалась прямо на меня. Она лаяла так громко, что могла разбудить даже мертвого — только не Ричи.

Могу ли я убежать? Как раз в тот момент, когда она была настолько близко, что я слышала ее шаги, я остановилась. Собака приблизилась ко мне.

— Хороший мальчик! — пролепетала я истерично и взглянула на нее. — Девочка!

Собака рычала слишком громко.

Когда я обучала своих собак, Ирвина, который умер в августе, и Блоссома, то читала, что, если собака угрожает вам, надо встать спокойно. Не бежать. Если же она проявляет желание вцепиться вам в горло, попытайтесь завопить, лучше до того, как она вопьется вам в глотку.

— Джаус! — позвал мужской голос.

Казалось, голос раздался от лестницы, которая вела к берегу, но ветер еще продолжал шуметь, и я не могла точно определить направление.

— Джаус!

Ветер донес звук, и только тогда собака услышала и залаяла в ответ.

— Хороший Джаус, — прошептала я.

Собака подняла голову и уставилась на меня.

— Что за прекрасная собака! Такая умная собака! — бормотала я, как только могла нежно. — Пре-е-екрасная. Умная.

Я молилась, чтобы она не унюхала кровь у меня на пальцах и не решила укусить. Несмотря на ее огромные размеры, лапы у нее были не очень мощные — она только вышла из щенячьего возраста. Только ее молодостью — видимо, ее только взяли в школу полицейских собак — можно было объяснить то, что она перестала лаять.

— Иди ко мне, — настойчиво повторяла я с энтузиазмом лунатика. — Давай погуляем.

Я сделала два шага в сторону от дома. Сейчас клыки Джауса вонзятся в мою плоть… Но, о, чудо! — она встала рядом со мной. Думаю, оттого, что ветер донес еще один окрик «Джаус!», собака не разорвала меня на части.

Я бросилась в лесок, разделявший владения наши и Тиллотсонов. Идти было трудно. Пробираясь между кочками и виноградными лозами, я поцарапала лодыжки, будто я ползала по узкой пещере. Собака была рядом. Было так темно, что я не заметила, как уперлась в баррикаду из поваленных деревьев и ветвей высотой почти до пояса. Я сделала несколько шагов в сторону на ощупь, пока не нашла дорогу, чтобы обойти препятствие.

Собака остановилась! Каждый мой последующий шаг она сопровождала рычанием, но дальше не двигалась из-за корней поваленных деревьев.

— Давай, Джаус! — приказывала я. — Ты можешь преодолеть это.

Я понимала, что собака хотела следовать за мной. Поджав задние ноги, она пыталась перепрыгнуть через непроходимые завалы корней. Она вытянула шею и завыла. Я почувствовала к ней такую жалость, что готова была вернуться, но затем сказала себе: «Одумайся. Это не кино про животных». И стала пробираться через лес без собаки, темной ночью, одна.

Пока я шла, мне в голову лезли разные мысли. То я боялась наткнуться на полчища крыс. То — на щеголевато-счастливых полицейских. То — на ядовитый плющ. Заросли грубой крапивы обожгли мне шею, оставив вздутые рубцы. Крапива зацепилась за отвороты моих твидовых брюк и потащила меня назад. Я боролась, подпрыгивая, как сумасшедшая ракета, четыре, пять, шесть раз. Наконец я освободилась.

Собака яростно лаяла там, где я ее оставила. Откуда-то, может, со стороны лужайки, я услышала голоса. Они искали Джауса или уже знали, что я сбежала? Я двигалась, не оглядываясь. Я не знала, скрыла ли ночная темнота спасательную лестницу или она блестит при свете звезд на фоне кирпича и плюща. Слишком поздно думать об этом. Я с трудом пробиралась сквозь заросли по скользкой от гниющих листьев земле. Мне надо идти вперед. Но у меня просто не осталось сил. Я не могла больше двигаться и прислонилась к молодому слабому деревцу. Я так взмокла, что блузка прилипла к спине и животу.