Мария Ветрова - Верни мне любовь. Журналистка

Что мы, собственно говоря, имели на тот момент, на чем строили свою версию?

Самый увесистый факт раздобыл Корнет, каким-то хитрым способом убедивший университетское начальство допустить его ко всем архивным спискам сотрудников и очень скоро обнаруживший там фамилию Валентины Петровны… Увольнение Петрашовой, с точки зрения администрации внезапное, «по собственному желанию», со смертью Кати совпадало приблизительно: тетя Валя уволилась из университета через два с половиной месяца после гибели девушки. Спустя еще месяц она появилась у нас — в качестве наборщицы и верстальщицы в одном лице… В нашей сфере такие «синтетические» спецы встречаются и на сегодняшний день редко, а высококлассные — особенно редко. Итого: неизвестно чем была занята Валентина Петровна в прошедшие три с половиной месяца. Но такой срок вполне достаточен не только для того, чтобы закончить необходимые компьютерные курсы, но и успеть накрутить достаточно высокую квалификацию. Особенно если учесть, какое страстное желание должно было ею руководить.

Однако почти все сказанное, как ни крути, как ни верти, действительно находилось преимущественно в области предположений… Ушлому Корнету удалось, несмотря на лето, отыскать одну из прежних коллег Валентины Петровны — где-то за городом, на пресловутых шести сотках. Эта средних лет дама более-менее охарактеризовала ему свою бывшую коллегу, подтвердив, что у нее как она полагала, «есть дочь». Но имени девушки дама не знала, а судя по тому, что отозвалась о Валентине Петровне вообще как о крайне замкнутом человеке, ни с кем из коллег так и не сблизившемся, этого в университете не знал никто.

Следующее наше рассуждение базировалось исключительно на словах Карины: та утверждала, что то ли Катя стеснялась своей пожилой матери, то ли сама мать по этой же причине не желала «светиться» среди Катиных друзей и знакомых. Неважно! Важный момент заключается в том, что никто из окружения юной певицы с ее матерью иначе чем по телефону не общался… И вот тут-то и начиналась у нас область сплошных несовпадений.

Если бы Катя Крымова была жива, ей уже исполнилось бы двадцать три года. В роковой день Милкиной гибели мы отмечали всего лишь пятидесятилетие тети Вали. А это значит, что признать ее старой матерью для столь взрослой дочери ну никак нельзя!.. Кроме того, хотя Карина и не была в этом уверена, но вроде бы мать Крымовой была еще и некрасивой… Сосредоточившись, я прикрыла глаза и представила лицо Валентины Петровны… Нет, все что угодно, только не «старая» или «некрасивая»!

Я с удивлением вдруг поняла, что если и существует какая-то странность во внешности Валентины Петровны, так это едва уловимая, очень тонкая интеллигентность, словно изнутри подсвечивающая ее тонкие и, напротив, моложавые для ее возраста черты лица… Интеллигентность, которая появляется в семьях, где поколение за поколением родятся настоящие интеллектуалы. И уж никак не удовлетворяются профессиями вроде простой наборщицы или верстальщицы…

Наконец последнее, имеющееся в нашем распоряжении обстоятельство, как справедливо отметил Оболенский, в качестве факта и вовсе никуда не годилось. Речь идет о том самом эпизоде на кладбище, который я даже вспомнить и то не смогла без посторонней помощи, хотя подсознательно он меня беспокоил… В какой-то момент, когда Григ завершал свою надгробную речь, к могиле подошли, видимо, последние опоздавшие, толпа колыхнулась, и я, стоявшая в одном из первых рядов, получила толчок в спину… Последствия могли стать крайне неприятными, поскольку, не удержавшись на ногах, я едва не начала скользить вниз — по склону насыпанной рядом с могилой земли… Меня подхватила стоявшая рядом тетя Валя. Подхватила, разумеется, не рассчитав усилий, дернув на себя очень резко. В итоге пакет, который она держала в руках, неожиданно сильно впечатался мне в ребра чем-то твердым.

Я невольно ойкнула и рефлекторно оттолкнула от себя и ее, и пакет, на мгновение он раскрылся — и передо мной мелькнуло нечто черное, круглое, вроде бы с краешком старомодной черной вуалетки, приделанной к этой… шляпе… После длительных размышлений и колебаний я пришла к выводу, что по твердости это действительно могла быть шляпка из старинного жесткого фетра: точно такая же имелась у моей мамы, обладавшей привычкой хранить давно вышедшие из моды вещи. Но «могла быть» и «точно была» — понятия очень разные… И вообще, вдруг мне все это показалось?.. Мало ли что находилось у тети Вали в пакете, принятое мной за шляпку, да еще и после многочисленных разговоров о таинственной «даме в шляпе»?..

Словом, Корнет прав: никаких веских аргументов, не говоря об уликах, на руках у нас не имелось, сплошные «размышлизмы», допуски, несовпадения… Идти к Потехину было не с чем. Что ему даст еще одна не подкрепленная должным количеством фактов теория? Ничего! Вряд ли он кинется со всех ног проверять ее, и только ее, ведь у Николая Ильича имеются, на худой конец, блестяще подставившие себя «близнецы»! А «дама в шляпке» — это, скорее, из области мифологии… Кроме того, даже для нас — троих «штабистов» — так до конца и осталась невыясненной роль Рудика, о котором мы почему-то постоянно забывали… Несостоявшегося, высмеянного Милкой «жениха»…

Рудик с его вечно устремленным на Людмилу преданным взглядом. Рудик, получивший наконец из рук возлюбленной долгожданную награду за многолетнее обожание. Рудик, потерявший все, включая даже намек на надежду, в миг, когда был счастлив и готов торжествовать победу… Нелегкое, горькое это дело — подозревать в столь страшном деле, как убийство, людей, знаешь и любишь которых не один год, людей, не раз выручавших своей самоотверженностью не только газету, но и тебя самое тоже… Но ведь кто-то же убил Милку, кто-то же это все-таки сделал?!

Корнет был, как всегда, прав, а его затея с покаянной статьей, которую непременно должна прочесть тетя Валя, была действительно гениальной: нельзя отдавать Потехину вот так, запросто, не будучи ни в чем уверенными, женщину, которая каждому из нас сослужила не одну добрую службу, любила нас, по-матерински заботилась о нас, жила с нами одной жизнью на протяжении нескольких лет…

Именно на этой высокой ноте и прервал мои размышления Оболенский очередным телефонным звонком.

— Твой Гришаня, — сказал он, — куда-то уперся с работы, я думал — домой…

— Нет, здесь его нету, — сообщила я и напомнила: — Забыл, что сегодня у него назначена встреча со спонсором нашего будущего приложения?

— Тьфу! — сказал Корнет. — Действительно, «что-то с памятью моей стало»…

Но вместо того чтобы положить трубку, продолжал в нее молча сопеть.

— Послушай, — не выдержала я его паузы, — ты хотел ему сообщить что-то важное?..