Светлана Успенская - Посмертная маска любви

Легкий американский акцент совершенно исчез из ее речи. Теперь это был голос, абсолютно точно и правильно произносивший слова, это был голос, своей правильностью достойный дикторши Центрального телевидения. Теперь ей уже не нужно было притворяться передо мной. Да и правда — зачем, если у нее в руках пистолет и она через пять минут отправит меня на тот свет…

— Что ты хочешь сделать? — напряженно спросил я. Где-то я читал, что убийцам следует заговаривать зубы перед тем, как они тебя собираются прикончить. Будто бы они от этого мягчеют и проникаются жалостью к своим жертвам, отчего им как бы трудно становится их убивать.

— Да вот, думаю пока, как с тобой поступить… Самолет только через четыре часа, а сидеть два часа с трупом очень скучно. К тому же утро, соседи услышат выстрелы… Даже не знаю… — Она с сомнением посмотрела в мою сторону. — Хотя, конечно, можно стрелять через подушку…

— Давай посидим просто так. Поболтаем, — мило улыбаясь, предложил я. — Расскажи мне, зачем ты все это делала.

— Зачем тебе это знать?

— Да так… Интересно все-таки… И вообще, любопытно узнать, как зовут женщину, с которой прожил четыре месяца. Хотя бы перед смертью.

— А ты еще не догадался? — холодно улыбнулась моя бывшая любовь и добавила: — Ну что ж, последнее желание приговоренного — закон для его палача…

Не выпуская пистолет, наморщив от напряжения и боли лоб, левой рукой она сняла свои роскошные, густые, цвета воронова крыла волосы. Под ним оказался ежик коротких светлых волос, как будто только недавно отросших после стрижки наголо. Немного наклонив голову и нахмурив брови, она подцепила ногтем что-то в углу глаза, и через секунду на ладонь выпали две синие контактные линзы.

Я смотрел на нее во все глаза. Сквозь знакомый и еще недавно такой привычный облик постепенно начали проступать далекие, полузабытые черты другой женщины…. Женщины, у которой прохладные руки, которая пахнет подснежниками и талым снегом, которая умеет целовать так, что корчишься в ее постели от сладостного огня…

Устало помассировав припухшие веки, она взглянула на меня ледяными серыми глазами и, не опуская пистолет, каким-то севшим голосом произнесла:

— Ну как тебе бал-маскарад?

Я судорожно сглотнул комок слюны, вставший поперек горла.

— Отлично! — Я смотрел на нее во все глаза, не зная, что еще сказать. В голове вертелся только один вопрос. И я задал его: — Как тебе удалось тогда остаться живой?

— Легко! — Инга спокойно откинула голову на спинку кресла и теперь смотрела на меня из-под опущенных ресниц. Пистолет она все так же держала в руке. — Вышла через дверь и уехала на машине.

— Но ведь… Ведь машина сгорела… Ведь нашли твое обуглившееся тело! — изумленно воскликнул я. — То есть не твое, конечно… Но чье тогда?

— Слушай, у тебя, по-моему, предсмертный приступ любознательности, — с легким раздражением произнесла Инга. — Зачем тебе это знать? Не лучше ли умереть в блаженном неведении?..

— А все-таки, расскажи, — настаивал я, чтобы выиграть хотя бы десять лишних секунд жизни. — Тем более, кажется, я больше никому не смогу рассказать про твои подвиги. Почему бы тебе не поделиться со мной воспоминаниями?

— И правда, почему? Ну ладно… Уговорил… Только вот что… Чтобы мне было спокойнее, я, пожалуй, сначала лишу тебя возможности сопротивляться, а потом…

Переложив пистолет в левую руку, Инга, не спуская с меня настороженного взгляда, одной рукой открыла сумочку, достала приготовленный шприц, в котором плескалась розоватая маслянистая жидкость, и приблизилась ко мне. Ствол пистолета уперся в висок, неприятно холодя кожу. Я дернулся.

— Ну, не надо, Сержи, — мягко сказала Инга голосом той, другой, женщины, которая затапливала меня своей головокружительной нежностью в короткие душные ночи этого жаркого лета. — Не заставляй меня разбрызгивать твои мозги по комнате… Просто ты часа три не сможешь шевелиться, но твоя голова будет светлой и ясной.

Едва моя рука дернулась, чтобы выбить у Инги пистолет, как игла впилась в предплечье, и сразу же по телу прокатилась горячая волна, плавившая кости и превращавшая мышцы в студенистую безвольную массу. С горловым бесполезным стоном я обмяк в кресле, не понимая, что происходит со мной.

Ласково потрепав меня по щеке, Инга с облегчением бросила пистолет на стол, потянулась, как будто встала после долгого сладкого сна, растрепала короткие волосы и весело бросила в мою сторону:

— Ну, так-то лучше! Теперь можно спокойно попить кофейку… Жаль, конечно, что ты не составишь мне компанию… — Она лучилась удовольствием. — Как тебе укольчик? Пойми, Сержи, что я влила в тебя целых полторы штуки баксов так называемого АТТ, и проникнись гордостью! Я с такими трудностями отыскала этот препарат на черном рынке, и он мне влетел в копеечку! К сожалению, одной дозы обычно хватает только на три-четыре часа. Но ты не переживай, через три часа я гарантирую тебе быструю и безболезненную смерть…

— Что со мной? — прохрипел я, пытаясь хотя бы пошевелить пальцами, — бесполезно, такое впечатление, что от моего некогда бодрого и дееспособного тела осталась одна голова, а прочие органы растворились, превратившись в комок пушистой медицинской ваты. Я кулем полулежал в кресле и с ужасом наблюдал за своей мучительницей, которая безбоязненно передвигалась по комнате, наслаждаясь своей безопасностью, и, кажется, в этот момент совершенно не собиралась меня убивать.

Она деловито распахнула шкаф, достала халатик, чистое белье (я следил за ней глазами, мучительно узнавая в ней движения и черты Кэтрин, женщины, которая исчезла так внезапно и так бесповоротно, в какое-то одно мгновение) и бросила мне, улыбаясь:

— Я быстренько в душ, а потом мы с тобой попьем кофейку и поболтаем… У меня была чертовски сложная неделя… Пришлось переводить свои капиталы в швейцарский банк, а это, знаешь ли, не так легко, Сержи… Ну, не скучай…

И она упорхнула, спокойно оставив пистолет на столе.

Я смотрел на черный вороненый ствол и от злости кусал губы, не в состоянии сдвинуться с места. Может быть, крикнуть? Соседи услышат, вызовут милицию, ведь люди так близко от меня — за тонкой панельной стенкой. Они умываются, бреются, едят утренний омлет, провожают детей в школу и уверены в том, что хоть как-нибудь проживут сегодняшний день. Я же, бессильный, как спеленатый младенец, уверен, что сегодняшний день — последний в моей жизни, хотя мой мозг отказывается верить в это!

Я попытался крикнуть — но только неясный хрип вырвался из горла. Губы уже не двигались, словно застыли на морозе, дышать стало трудно, как будто грудную клетку заковали в гипсовый корсет… Я понял, что это конец, — я в полной и безоговорочной власти у этой стервы с ангельским лицом. Я у нее в плену…