Оксана Семык - Чужая кровь

Я спускаюсь на первый этаж, вхожу на кухню и обнаруживаю Фросю, хлопочущую у плиты. На мое предложение помочь она машет руками и говорит, что успела приготовить еду сама, пока Дед «чуток вздремнул».

Кроме того домработница сообщает мне, что уже «помогла Карену Вагановичу переехать». Вот и хорошо. Я сейчас не в состоянии его видеть – слишком свежо воспоминание о том, как муж держал Марию в своих объятиях, признаваясь ей в любви, и чересчур велико во мне какое-то первобытное желание расцарапать ему физиономию.

Карен освободил нашу спальню, значит, я смогу побыть там одна – это именно то, что мне сейчас необходимо больше всего. Мне надо успокоиться и привести мысли в порядок. Сегодня был слишком трудный и насыщенный день.

Поднимаясь по лестнице, я невольно начинаю размышлять над предложенной мной Городецкому версией о виновности мадам Данваль. Мне эта идея кажется все более привлекательной. Я вспоминаю про обнаруженный мной дневник Маши Виноградовой. Ведь ей явно было, за что мстить своему деспотичному отцу. Так может, сто́ит показать найденную тетрадь Антону? Пусть он сам сделает выводы, имеет ли эта старая история отношение к происходящему в нашей семье сейчас. Да, нехорошо читать чужие дневники, но все-таки расследуется убийство, значит, нам всем уже не до правил приличия.

Я вхожу в спальню, окидываю ее взглядом и, убедившись, что Карен действительно забрал свои манатки, становлюсь возле кровати на колени и забираюсь под нее. В темноте, на ощупь, отодвинув уже знакомые паркетины, я засовываю руку в открывшееся углубление. Там пусто. Я шарю рукой, но лишь скребу слежавшуюся пыль.

Дневник Маши Виноградовой исчез.

О местонахождении тетради кроме меня знала только ее хозяйка, Мария. Значит, именно она ее забрала. И именно сегодня, в тот момент, когда все семейство было на пикнике. В другое время это бы у нее не получилось, ведь вчера вечером, судя по всему, она допоздна «работала» вместе с Кареном в кабинете, а с утра, вплоть до нашего ухода на реку, в этой комнате все время находились либо я, либо муж.

Значит, Карен не соврал. Мария действительно возвращалась сегодня в дом после полудня и вынула из тайника дневник. Но ведь заодно она могла выкрасть пистолет и убить Лиду! Получается, я права, что подозревала Марию в убийстве девушки?

Мне срочно надо рассказать о дневнике Антону! Это очень важная улика, доказательство того, что Мария ему лжет.

Где же искать сыщика? Наверное, сейчас Городецкий у себя, в комнате в подвале.

Я выскакиваю в коридор, направляюсь к лестнице и уже заношу ногу над первой ступенькой, как вдруг чьи-то руки резко толкают меня в спину, и я кубарем качусь вниз…

Хотя лестничный марш состоит всего из двадцати с лишним ступеней, мне это падение кажется бесконечным. Снова и снова я встречаюсь с жесткими углами то рукой, то головой, то ребрами, а в конце лестницы еще и неудачно приземляюсь, как-то неловко подвернув под себя правую ногу, которую сразу же пронзает резкая боль.

Первые секунд десять я просто прихожу в себя, потому что нахожусь в состоянии легкого оглушения, еще не до конца осознав, что же произошло. Мир перед моими глазами по инерции делает еще пару переворотов, в голове прямо по мозгам стучат кувалды в ритме моего пульса. Потом я вспоминаю быстрое и сильное прикосновение чьих-то ладоней к моим лопаткам за секунду до того, как я полетела вниз.

Я с трудом поднимаю налитую болью голову – на верху лестницы никого нет.

Кто же меня толкнул?

Кто бы это ни был, он, похоже, тоже находился на втором этаже в одной из комнат – поджидал, когда я выйду из своей спальни, а после, стараясь не шуметь, направился за мной. Толстая ковровая дорожка на полу предательски скрыла звук крадущихся шагов.

Кто это сделал: мужчина или женщина? Чтобы толкнуть человека с лестницы много сил не нужно. Неплохой способ убийства, если не хочешь сильно марать руки. К тому же всегда можно списать такую смерть на несчастный случай.

Кинув еще один взгляд в сторону лестницы и только сейчас оценив ее крутизну, я понимаю: мне просто повезло, что я не сломала себе шею при падении.

Я пытаюсь подняться, но боль в ноге слишком сильная. Я со стоном снова откидываюсь спиной на пол. Надо бы крикнуть, позвать на помощь, но не хочется еще больше злить молотки, словно пытающиеся разбить мой череп изнутри.

– Батюшки светы! – вдруг раздается сверху вскрик Фроси, внимательно вглядывающейся в меня, распростертую на полу в холле, с высоты лестничной площадки второго этажа. – А я только что Федору Семеновичу ужин отнесла… Иду обратно – а тут такое! Как же вас угораздило?

Продолжая причитать, домработница торопливо спускается ко мне.

В мозгу раздается тревожный звоночек: действительно ли Фрося обнаружила меня случайно, или это именно она устроила мне «скоростной спуск» по нашей лестнице? А может, не она? В любом случае ей совсем не нужно знать, что я считаю это происшествие попыткой меня убить.

Стиснув зубы от пульсации в башке, я говорю:

– Все нормально. Как видишь, я жива. Досадная случайность. С кем не бывает. Только с ногой какая-то ерунда.

– Ох! Еще и голова в кровь разбита! «Скорую» вызвать?

– Погоди пока. Сейчас немного приду в себя – посмотрим. Найди и приведи сюда сыщика. Он, наверное, внизу, в котельной.

Фрося, привыкшая повиноваться, особо не раздумывая, уже не настаивает на звонке в «скорую», а удаляется и через пару минут появляется в сопровождении Городецкого. Я машу домработнице рукой: мол, уйди. Она покорно исчезает. Но перед этим Антон успевает бросить ей в спину:

– Ефросинья Матвеевна, принесите, пожалуйста, поскорее аптечку и побольше льда из холодильника!

Затем сыщик с ходу бросается ко мне:

– Елена!

Я делаю вид, словно не замечаю, что Антон куда-то потерял мое отчество. Странно, но мне нравится такое фамильярное обращение в устах этого мужчины, а еще больше ласкает слух звучащее в его голосе неподдельное волнение.

Он опускается рядом со мной на колени и осторожно берет меня за руку:

– Больно? Не молчи. Поговори со мной. Что болит?

Я самым глупым образом лежу на полу в нелепой позе, бессловесно смотрю на Антона снизу вверх, изучаю его низко склоненное надо мной лицо, попутно невольно подмечая, какие длинные у него ресницы, и наслаждаюсь успокаивающим прикосновением его руки.

Теперь он еще и обращается ко мне «на ты», но почему-то вовсе не хочется протестовать по этому поводу. Я с удивлением понимаю, что даже благодарна судьбе за то, что впервые за столько лет хоть от кого-то ощутила такое по-настоящему искреннее беспокойство за меня.

Последний раз с такой заботой ко мне обращалась, наверное, Ба. Но она умерла больше десяти лет назад. С тех пор никто так со мной себя не вел. Меня хотели подчинить, меня пытались задобрить, меня планировали использовать. Дед видел во мне обузу и угрозу. Брат и муж – лишь средство достижения своих целей. Но вот таким взглядом, как сейчас, на меня не смотрел никто. Я, кажется, даже вижу свое отражение в расширенных от переживания зрачках глаз Антона.