Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Я вытерла носовым платком руки, оставив лицо сохнуть на легком ветерке, и неспешным шагом пошла по тропинке вдоль реки. В голове пробегали отрывочные образы: вот я, совсем еще малявка-школьница, сплавляюсь вниз по реке на байдарке вместе с братом и его взрослыми друзьями-студентами; вот мы с Марком идем по этой же самой тропинке, только в июле, и он ловит изящных голубых стрекозок со странным названием «красотка-девушка» и сажает их мне на голову, как будто скрепляя мои волосы живыми блестящими заколками…

Стоп! Почему это я вспомнила о Марке? Ну конечно же, потому, что с Петей мы расстались очень нехорошо, да и Аркадий мне так больше и не позвонил.

Петя за неделю, прошедшую с момента приезда в Москву нижегородских партнеров до нашего отъезда в Звенигород, появился только один раз. Он был явно не в настроении и даже не просил у меня денег. Отчужденный, рассеянный, он не смотрел мне в глаза и только все время посвистывал. Даже с трудом поддерживал разговор, что случалось с ним крайне редко. В конце концов он сообщил, что у него неприятности на работе, мама его чувствует себя плохо, и попросил, чтобы я к нему не приставала.

Я. конечно, ему не поверила. Да, мама у него действительно не отличается крепким здоровьем, но она находится в болезненном состоянии более или менее постоянно, в течение по крайней мере десяти последних лет, и Петя давно к этому привык, а неприятности на работе его прежде никогда не волновали. Охотно верю, что на работе у него несладко, но разве есть сейчас хоть одно научное учреждение, где дела идут хорошо? Петя по образованию химик и после Менделеевки работал в каком-то НИИ, где числится и поныне, хотя сильно сомневаюсь, что наука его когда-нибудь увлекала. Но в недавнем времени, да и сейчас считается, что настоящие интеллигенты, не променявшие служение истине на служение Мамоне, остались только в таких богоугодных заведениях. Я с этим не согласна — прожить на жалкие деньги, которые платят сейчас нашим ученым, просто невозможно, и все, кто действительно обладал какими-то талантами и не хотел бросать излюбленное поприще, либо давным-давно разъехались по стажировкам и заграницам, либо в крайнем случае обзавелись грантами на родине и живут если не в достатке, то хотя бы не в унизительной нищете. Энергичные молодые люди, которые подались в науку случайно или просто не ее фанаты, нашли себя в бизнесе. В тех же захудалых лабораториях, которые постепенно умирают без финансирования, остались в основном околонаучные дамы неопределенного — а на самом деле предпенсионного — возраста, жены богатых мужей, которые приходят на работу как в дамский клуб, и такие охламоны, как мой Петя, — эти в большинстве своем в рабочее время сражаются в компьютерные игры, пьют пиво и иногда затевают кое-какие предприятия.

Петя с одним приятелем тоже попытались организовать свою фирму и при этом были совершенно уверены, что скоро станут «вот такими миллионерами!», не прикладывая для этого никаких усилий. Пока они занимаются какими-то непонятными аферами, денег у них нет и никто им ничего не дает, и потому просаживают они совсем немного.

Так как безденежье — хроническое Петино состояние, то оно никак не могло служить причиной его дурного настроения. Нет, тут дело было совсем в другом. Скорее всего наш роман клонится к закату. Он даже попытался спровоцировать ссору; если бы я была чуть-чуть моложе, ему бы это удалось, но в последнее время я очень хорошо научилась держать себя в руках — повзрослела, видно.

Даже в постели что-то изменилось. Как любовник Петя, конечно, великолепен — он принадлежит к той породе донжуанов, которые действительно любят женщин и умеют доставлять удовольствие и себе, и партнерше. На этот раз техника — блестящее мастерство, блестящий секс — явно превалировала над эмоциями; мне показалось, что я в постели не с любимым, который со мной вот уже два года, а с незнакомцем, которого я вряд ли еще когда-либо увижу. Смешно, но я даже вздохнула облегченно, когда он утром наконец ушел, мрачный, потому что так и не нашел повода ко мне прицепиться, пробормотав на прощание: «До скорого».

Я даже не сказала ему, что еду в командировку под Звенигород, — не хотелось. И вот я здесь, погода великолепная, сегодня у меня выходной, мне остается только радоваться жизни, а я переживаю из-за Петьки! Ведь когда я затевала с ним шашни, прекрасно понимала, что долгим наш роман быть не может, что рано или поздно мы расстанемся. И вот этот момент настал, так неужели я буду по этому поводу плакать!

Разозлившись на себя, я с силой пнула попавшийся мне под ногу гриб, и с него слетела красная шляпка: выяснилось, что это вовсе не мухомор, как мне сначала показалось, а крепенький симпатичный подосиновик. Я нагнулась и взяла его в руки; от него пахло прелой листвой и особой грибной свежестью. После холодов наступили теплые и влажные ночи, и грибов высыпало видимо-невидимо; даже стены подсобок во дворе нашего пансионата поросли опятами и вешенками. Самое время для грибных походов! Но, увы, это тоже все в прошлом.

В нескольких километрах ниже по течению Москвы-реки расположена биостанция МГУ; я сейчас направлялась прямо к ней. Когда-то мы с Марком провели там самые прекрасные дни нашей жизни, хотя, может быть, мне следует говорить только за себя. На биостанции жил и работал друг его детства, Витя Соколов, симпатичный очкастый паренек с окладистой бородой, которая должна была придавать ему солидный вид, но на самом деле только подчеркивала младенческую пухлость его физиономии, Витя, несмотря на птичью фамилию, занимался не птицами, а летучими мышами и среди друзей-биологов был известен под гордым именем хероптерятника (хероптера по-латыни значит рукокрылый). Так вот, в то самое замечательное лето моей жизни Витя уступил нам с Марком свой полуразвалившийся вагончик, а сам ушел в палатку рядом с вольерами своих любимцев и теперь не покидал их ни днем, ни ночью — собственно говоря, именно ночью ему и полагалось за ними наблюдать, потому что летучие мыши, как известно, днем спят.

Итак, мы с Марком остались полными хозяевами в его развалюхе, где дуло из всех щелей, крыша протекала, а комары разгуливали внутри так же свободно, как и снаружи. Вагончик стоял на отшибе, в низине среди деревьев, и Марику приходилось ходить по воду чуть ли не за полкилометра. Но я там чувствовала себя гораздо комфортнее, чем сейчас в номере «полулюкс» в бывшем санатории ЦК комсомола, теперь именовавшемся пансионатом «Кедр» — вдоль забора кто-то давным-давно посадил два ряда сибирских кедров. Этот пансионат Юрий выбрал для переговоров с французами, и я уже успела переругаться сначала с администратором, а потом с водопроводчиком из-за того, что в душе плохо работал смеситель. В вагончике же, продуваемом всеми ветрами и без малейших признаков современных удобств (даже еду мы чаще готовили на костре, чем на допотопной электроплитке), мы были счастливы.