Юрий Павлов - Первая женщина

Они уже вышли на площадку, когда из комнаты вышел Сандро, и окликнул Костю.

— Я щас. Подожди на улице.

Костя вернулся.

— Костя, я же тебе говорил: не связывайся с этой бабой!

— Да она сама вешается, Сандро. Да мы в кино и потом на дискотеку. Не буду я её…

— Прошлым летом чуть до драки не дошло! И всё из-за неё! У неё муж сидит за убийство! Тестя, отца её, убил! А Паша, есть тут такой, двоюродный брат её мужа, присматривает за нею. Блюдёт!

— Да брось, Сандро! Я же сказал, в кино сходим, а на дискотеку мож и не останусь.

Костя бравировал, но Георгий видел — напуган.

— Ну смотри. Я предупредил.

Сандро вернулся в комнату, а Костя, подмигнув Георгию, вышел.

Десять лет назад, за два дня до Нового года.

— Здравствуйте, дядь Максим. Папка, вы чё тут накурили, опять мамка будет ругаться!

— Не будет, дочка! Ты со школы?

— Да пап, всё! Завтра каникулы. Ура!

— Невеста! — Максим смотрел на Ритку.

— А твой младший, Генка, долго ему ещё?

Максим отвёл глаза от Маргариты — Весной придёт.

— Вот и жених! Ритка, давай сосватаем тебя за Генку. Он с армии придёт, ты школу закончишь!

— Да не хочу я взамуж, папка! Я открою форточку, проветрю.

Рита подошла к столу и потянулась к форточке.

Максим смотрел на девушку и пьяные, похотливые мысли, мутили разум.

— Пап, я схожу на ферму, мамку попроведаю?

— Сходи дочка. Риит!

— Чё пап? — вернулась она.

— Принеси нам огурчиков. Тех, что у мамки в бочке, с капустой.

— Щас, пап!

— Ну давай, Макс, за наших детей!

Они чокнулись стаканами. Фёдор выпил, а Максим лишь пригубил, и поставил стакан за банкой с самогоном.

— Вот, пап! — Ритка бухнула на стол алюминиевую чашку с огручиками и капустой — Я пошла!

И накинув пуховой платок, и стрельнув, желтыми, в крапинку, глазами в Максима, вышла.

Она вернулась через четверть часа.

Отец храпел, уткнувшись в стол.

Максим встал, качнулся — Надо бы уложить его.

— Я сама, дядь Максим! — Ритка закинула руку отца себе на плечо, но оторвать от стула не смогла — Ой! Чё-то тяжёлый сегодни…

Вдвоём приподняли Фёдора и поволокли к дивану в комнате. Фёдор что-то бормотал бессвязное, не просыпаясь, но ноги переставлял.

— Ладно — натягивая треух и открыв дверь — Я пойду.

— Я замкну за вами, дядь Максим! — Ритка выскочила в сени.

Максима повело и Ритка поддержала его.

Максим, обняв девку правой, левой щупал её!

— Ой! Ой! Дядь Максим, что вы делаете?!

Ритке было шестнадцать лет и целки она лишилась год назад. Ойкала для виду, чувствуя бедром, шевеление в штанах мужчины. Пизда чесалась, и Ритка сама прижалась животом и грудью.

— Мать не придёт?

— Неэ! Они там уже гулеванят. Новый год встречают.

— Ну и куда мы? Баню топили?

— Топили.

Они вышли на крыльцо.

— Ты дверь замкни, а то проснётся, да выйдет ещё.

— Не проснётся. До утра теперь.

— Замкни!

Ритка вернулась в сени за замком, и накинув планку, сунула язычок замка в скобу.

В бане было тепло и сухо. Пахло дымом, берёзовым веником, смолой и мылом.

Ритка замкнула входную дверь на крючок… мужчина сгрёб девку в охапку, и приподняв на руках, положил на верхний полок… трясущимимся руками раздевал, стягивая с неё одежду, и скинув телогрейку, залез на полок сам, и раздвинув Риткины ноги, встал на коленях между ними…

Ритку било в ознобе…

Максим был блядун, известный на весь район. Бабы говорили, что у него есть любовницы и в Новомихайловке, и в соседней Михайловке, и даже в райцентре.

Мужчина спустил с себя штаны, и когда стянул и трусы, тяжёлое и большое, качнувшись, коснулось Риткиного живота возле пупа.

Ритка вздрогнула!

— Ты не бойся! Я осторожно…

— Я нннн-не бэбэбэбэбоюсь — клацала зубами Ритка, а у самой, дыдыдыхание спёрло!

Он сунул пальцы в щель между губами и провёл вверх-вниз… интроитус был широкий — Нормально… выдержит… — бормотал он, пристраивая залупищу к пизде, и медленно, толчками, проталкивая во влагалище… Ритке показалось, что её натягивают, как капроновый чулок на толстую ляжку… он замер, а она хватала ртом и не могла вдохнуть… «Ни вздохнуть, ни пёрнуть!»… только сейчас, через пизду, она поняла смысл этой поговорки… он стал вытягивать оглоблю из пизды, и Ритке показалось, что её выворачивают наизнанку… он пихал, и пихал в неё, свой огромный членище, и ощутив подёргивания уретры, вытянул и дрочил над нею… сперма заляпала живот, грудь и даже лицо…

В следующий раз будет приятно — говорил он, обтираясь её трусами.

Ритка лежала, и никак не могла расслабиться.

— Самогону хлебни! Отпустит — он потрепал её муньку — Да оботрись, или вон помойся, да трусы выстирай!

Но, в следующий раз, получилось только на восьмое марта.

Тогда и прихватила их Нинка, жена Максимова.

Он избил жену, сломав ей руку и два ребра, и пригрозился убить, если растреплет по деревне.

В конце мая пришёл из армии Генка, а в середине сентября сыграли свадьбу.

Ритка стала снохой Максима.

Нинка плакала, отговаривая сына.

Максим был хмур, зол и отмалчивался.

Нинка всё-таки не утерпела, и рассказала дочери, старшей сестре Генки, Раисе.

Избив жену, на глазах, перепуганной насмерть, Ритки, Максим выскочил из баньки, и бросился к сараю.

Сарай был обширный, и кроме коз, свиней и коровы с телёнком, в отдельном стойле был трёхгодовалый жеребец.

Максим заскочил в стойло и бил жеребца по морде, пока не выбился из сил. Жеребец храпел, метался в тесном стойле, но не противился избиению.

— Он то чем провинился!

В дверях сарая стояла, держась за бок, вся в крови, Нинка.

Максим выскочил из стойла, схватил вилы и…

И увидел Ритку.

С лицом, белее снега, с выпученными, от ужаса, глазами, голая девчонка смотрела на него.

Он уронил вилы, оттолкнул жену и выбежал из сарайки.

— Оденься, ддура! — бросил он на ходу Ритке и выскочил за ворота.

Раиска отвезла мать в районную больницу и позвонила старшему брату.

Вадим жил в городе, работал в милиции. Приехал в этот же день, на служебной машине.

— Ещё раз тронешь мать, посажу! — и уехал обратно.

Максим струхнул и притих на полгода.

В ночь, на седьмое ноября, Нинка дежурила в коровнике.

Сидели в бытовке и отмечали праздник.

Захмелевшие бабы рассказывали грязную похабщину, перебирали последние сплетни.

Нинка сидела трезвая, её мутило и коробило.

— Ты заболела, что-ли, Нинка?

— Ой бабоньки, что-то нехорошо на сердце, схожу-ка я домой.

Она встала из-за стола, схватила с лавки чью-то телогрейку и выбежала из бытовки.

Ритка, уложив, пьяного вдрызг, Генку, оделась и вышла на улицу.

В клубе шла дискотека, но ноги сами повели её в другой конец улицы.

Убравшись в сарае и задав корм скотине, Максим затопил баньку, и пока она прогревалась, сел на завалинку и, кутаясь в телогрейку, попыхивал папироской.