Кристина Амарант - Будь моей парой [СИ]

В их присутствии девушка чувствовала себя неуютно, они напоминали ей огромных механических кукол. Или оживленные магией восковые фигуры вроде тех, которые выставлялись в музее мадам Лессо.

Хотя нет. В восковых лицах определенно было больше жизни.

К содержанке (мысленно Дженни называла себя именно так, не желая прикрывать корректным «девушка» неприятную правду) слуги относились нейтрально. Сколько она ни вглядывалась, так и не смогла найти в их лицах или поведении признаки презрения. Нет, ее не осуждали. Но и на контакт не шли.

На попытки шутить служанки отвечали вежливо, но официально до отвращения. Не интересовались кто такая Дженни, откуда она взялась и как относится к хозяину особняка. И на вопросы о предыдущих женщинах, «гостивших» в доме Раума отвечали прямо: «Господин ди Форкалонен запретил рассказывать». Помаевшись пару дней в попытках наладить какое-то неформальное общение, Дженни оставила эту идею. Убирают, готовят, не лезут в душу. Что еще надо-то?

Кто-то другой назвал бы еще одним плюсом статуса любовницы многочисленные подарки, которыми демон буквально заваливал свою «девушку». Изысканные платья, меха, драгоценности, дорогое (и весьма развратное) белье. Кто-то, наверное, душу продал, чтобы оказаться на ее месте, но саму Дженни эти побрякушки весьма ощутимо напрягали, потому что заставляли себя чувствовать зависимой и обязанной. Не брать их она не могла — включенный в договор пункт предписывал ее принимать подарки Раума. Оставалось утешать себя мыслью, что это ненадолго. Кончатся эти проклятые полгода, и Дженни уйдет в том же, в чем пришла.

То есть прямо в том же не получится — платье, в котором она была сначала на концерте, а потом в тюрьме, действительно сожгли. Значит, наденет другое из своих старых. Но не возьмет у демона ни единой цацки или тряпки.

Она унесет с собой только самое ценное, самое важное, болезненное и дорогое. Воспоминания.

А могла бы — и их оставила.

Нет, они не были тяжелыми. Наоборот — восхитительными, красочными, волнующими. Но тем сильнее хотелось все забыть, стереть из памяти.

Потому что Дженни — не Вэл. Она не может просто взять и отпустить своего мужчину, и думать потом о счастливых минутах с благодарностью, но без сожалений. Потому что с каждым днем, с каждым часом, с каждой проведенной рядом минутой она все сильнее привязывается к Рауму. А этот беловолосый гад вместо того, чтобы облегчить ей задачу, ведет себя настолько мило и обходительно, что его хочется покусать!

Точнее, расцеловать. А еще точнее — поверить, что она для него действительно единственная и особенная. Уступить, наконец, его домогательствам, заключить этот проклятый сакральный брак и вручить демону свое сердце.

Ох, как же больно будет, когда он наиграется и швырнет его в грязь!

Насколько сильно он попал, Раум понял далеко не сразу.

Поначалу это казалось увлекательной игрой. Изысканным пиршеством: красивая девушка, потрясающие эмоции, отличное развлечение.

Идиот! Мог бы вспомнить, что творилось с ним после Таси. Мог бы сделать выводы.

Но Тася по сравнению с Дженни была, как легкий наркотик по сравнению с «Огненной пылью». И, надо признать, сама по себе белокурая анхелос частенько подбешивала своей правильностью, идеальностью и ханжеством.

С Дженни все иначе. Она оказалась… лучше. Во всем. Именно потому, что нихрена не пыталась изобразить из себя мисс Совершенство и Всепрощение. Если рыжей что-то не нравилось, она давала понять это сразу, и не стесняясь резких слов. Раум вдруг понял, что его восхищает ее гордость и умение не уступать в спорах.

И, мать его демоница, как же заводило, что она не стыдится своих желаний! Не лежит в постели бревном и не выполняет покорно приказы, а вступает в игру на равных, как партнер. Сама первая проявляет инициативу, предлагает шалости. Вспыхивает от малейшего его прикосновения сотнями волшебных оттенков эмоций. Хочет и принимает его…

И как же при этом бесило ее «нет».

Да, Дженни сопротивлялась. Стойко, яростно, категорично. Она, явно желавшая секса не меньше, чем он сам, раз за разом говорила «нет» в ответ на все его попытки и ухищрения.

Другой бы давно взял ее силой. А Раум мялся. Боялся оттолкнуть, уговаривал, соблазнял.

И все яснее и яснее понимал, что он влип.

Как там сказал доктор? От трех месяцев до пары лет?

А дальше что? Как дальше жить наркоману, навсегда лишенному любимой дури? Не слышать ее смеха, не видеть, как вспыхивают радостью при встрече зеленые глаза. Не чувствовать отклика, когда медленно проводишь пальцами по шее.

Раум обнимал ее ночью, стискивая в объятиях в тоскливом предчувствии потери. Находясь рядом, инстинктивно тянулся, стремился прикоснуться, убедиться, что она здесь, рядом. И злился. На собственную уступчивость и нежность. На потребность в девушке. На то, что ее очень скоро не станет.

Как жить без ее тепла? Каждый день вспоминая, что он сам сделал это. Загасил, выпил яростное непокорное пламя ее души.

Он пытался не брать ее эмоции, но это было все равно что не дышать. Демон не может не брать — такова его природа. Раздираемый злостью и виной, Раум заваливал рыжую подарками. Словно пытался откупиться. Но чувствовал себя при этом еще большим подонком.

Влип. По горлышко. Даже когда Дженни нет рядом, все мысли крутятся вокруг девушки. От срока, отведенного отцом прошло уже две недели, а Раум так ничего и не сделал, чтобы избежать договорного брака. Более того: это почти перестало его волновать.

В отличие от Дженни.

Демоны осушают доноров, так устроен мир. Сотни умов бились над этой проблемой веками, но решить не смогли. Чудес не бывает. Вот почему их воспитывают в презрении к человекам. Так проще. Когда знаешь, что перед тобой еда, низшая раса, пусть даже внешне вы схожи настолько, что можно перепутать издалека.

Но Дженни-то не из низшей расы! Она… она — просто Дженни.

Его волчица.

Дженни сама не знала, зачем открыла эту дверь. Просто комната для гостей — спальня с прилегающей ванной. На втором этаже особняка таких было не меньше десятка, хоть гостиницу открывай.

Но демон не любил гостей, и в большинстве покоев никто не ночевал уже долгие годы. Дженни не нравилось заходить в них. В отсутствие жильцов в роскошно обставленных комнатах поселилась пустота и неприятное ощущение заброшенности. Мебель в чехлах, дорогой, но лишенный признаков индивидуальности дизайн, выставленные как по линейке безделушки на каминной полке напоминали о домах-музеях. Пустота просила заполнить ее, добавить шума, красок, небрежно разбросанных вещей, детского смеха и топота ног. Жизни.

Но в этой комнате даже пахло иначе. Не воском для дерева и не моющим средством.