Галина Чередий - Подмена

— Как будет угодно! — тут же согласился громила и, слегка поклонившись, направился к выходу. — Мы в главном зале.

Едва он исчез, я вылетела из ванны и заозиралась.

— Полотенца вон там! — махнул рукой Григорий.

Я быстро схватила мягкий хлопок со стойки у пышно цветущего куста и стала немилосердно растирать кожу, безумно злясь на себя в первую очередь. Ведь силой меня сюда никто не тащил, и это я не подумала поинтересоваться, кто еще в доме, и оговорить хоть какие-то правила. Вот что бывает, когда мозги стекают в промежность! А еще говорят, что подобное только мужикам свойственно. Любые остатки возбуждения выветрились из головы, оставляя только унижение и желание бежать из этого дома и от этого мужчины. Я не хотела знать, кто был этот загадочный охамевший Алево, и какие отношения связывают его и Григория. Вообще никаких разговоров. Я одна в своей квартире, переваривающая пережитое унижение, вот что мне нужно.

Закончив с вытиранием, я подхватила одежду и, хмурясь, стала натягивать на распаренную кожу.

— Разве я сказал, что мы закончили? — от едва заметного оттенка угрозы в голосе Григория у меня спина покрылась мурашками, но я приказала себе это игнорировать.

— Мы закончили. Я ухожу!

— Я не отпускаю тебя.

Руки затряслись еще сильнее, когда десятки картин того, что со мной тут могут сделать, замелькали в голове. Идиотка, какая же тупица я безмозглая! Взрослая женщина называется, а повела себя, как…

— А я и не спрашиваю разрешения. Какой адрес мне назвать таксисту?

Плеск воды и звук влажных шагов позади.

— Алево не дотронулся бы до тебя без моего позволения. — Григорий стоял уже прямо у меня за спиной, но я отказывалась смотреть на него.

— Без твоего, черт возьми? — Злость опять обжигающе стегнула, заглушая разум, диктующий: «Наплюй и просто молча уйди!» — А как насчет моего? Его тебе не нужно?

— Нет! Это мой дом, моя земля. Я здесь распоряжаюсь и больше никто.

— Ну, в таком случае, думаю, тебя не должно удивлять, что я хочу убраться отсюда как можно быстрее. Понятия не имею, как обстоит там, откуда ты родом, но там, где живу я, то, что человек переступает порог твоего дома, не делает его твоей собственностью по умолчанию! И мне плевать, чья и где там земля! Можно ли на меня голую пялиться или прикасаться — решать только мне!

— Это больше не так, Аня, — отрывисто рыкнул Григорий у моей щеки и отстранился.

Он просто обернул полотенце вокруг бедер и зашагал вперед.

— Идем, отвезу тебя и дам время осознать.

На ходу заканчивая застегиваться, я шла за ним по коридору и вскоре услышала музыку, голоса и женский смех и уловила в воздухе еле заметный запах дыма. Едва мы вошли в тот самый средневековый зал, все стало понятно. Теперь здесь ярко горел камин, на широком столе была расставлена посуда, еда, вино в высоких графинах, и повсюду были люди. Несколько мужчин, включая уже знакомого мне Алево, таких же пугающе огромных, и около десятка визжащих, хохочущих и стонущих женщин разной степени обнажения. Они располагались повсюду: за столом, на нем, на шкурах у камина и то, чем они занимались, было более чем очевидно. Одна из девиц стояла на коленях между ног Алево, склонившись над его пахом, пока он целовал и облизывал соски другой. Еще одна сидела на свободном краю стола, поставив на него пятки и широко расставив ноги, ласкала себя под взглядом рыжего детины, пока об того терлась всем телом брюнетка с роскошной грудью. У камина на шкурах уже просто был клубок потных переплетенных тел из двух мужчин и пяти их партнерш. Что же, Аня, поздравляю! Ты совершенно очевидно имеешь сомнительное удовольствие наблюдать начало самой настоящей оргии. Алево и рыжий, заметив наше появление, отвлеклись и склонили головы, а парочка девиц тут же, хихикая, собрались направиться к нам. Но Григорий лишь чуть качнул головой, и Алево что-то негромко сказал им, отчего они скривились и одарили меня презрительными взглядами, но остались на месте. Я же до боли прикусила губу, отказываясь позволять себе чувствовать хоть что-то по отношению ко всему увиденному. Я разберусь в себе потом. И с острым разочарованием, и с гневом от бесстыдно-приглашающих взглядов девиц на Григория, и с вообще иррациональным возбуждением.

— Все еще хочешь уйти? — насмешливо спросил Григорий, наклоняясь ко мне.

Сказать, что недавно пробужденный похотливый голосок внутри меня не стал нашептывать «Давай останемся, мы же можем просто посмотреть» было бы неправдой. Но отрезвевшая настоящая я не хотела здесь оставаться.

— Хочу! Тут и без меня народу хватает. Скучать тебе не придется. — Ай-яй, а вот последнее было лишним. Нельзя не только позволять ему увидеть, как меня задевает мысль, как он будет проводить время после моего ухода, но и даже себе разрешать думать в эту сторону.

— Как скажешь. Я сегодня собирался не скучать в твоей компании, но раз ты не в настроении… — А вот тебе и оплеуха за несговорчивость, Аня.

Григорий так и уселся в машину — прямо босой и в полотенце. Ну, еще бы, это же одеваться, а потом опять раздеваться, зачем такие хлопоты. На обратной дороге я уже не замечала ни его агрессивной езды, ни возмущенных жестов других водителей, которые становились недоуменными, когда они рассматривали его лучше. Едва доехали, схватилась за ручку двери, ругая себя при этом последними словами за то, что разочарование и глупая обида сейчас, наверное, светятся открытым текстом на моем лице.

— Спасибо за приятный вечер! — бросила, не глядя на почти голого мужчину рядом. Того самого, о котором мечтала столько времени и кого теперь не хочу больше видеть никогда.

— Вечер только начинается! — последовал нахальный ответ, сработавший, как ускоряющий удар током, и я выскочила из машины.

Я шла по двору, буквально ощущая жжение между лопаток от пристального взгляда Григория. Поднималась по лестнице не оглядываясь, но ничего не могла сделать с тем, что прислушиваюсь, не идет ли кто-то сзади. Нет, не кто-то, конечно. Войдя в квартиру, резкими движениями содрала с себя одежду, закинула ее в стиралку и забралась под душ. И вот тут меня накрыло. Всхлип за всхлипом, слезы потекли, обжигая щеки как кислота. Меня затрясло, и ноги стали ватными. Опустившись на дно ванны, я сидела там, рыдая и раскачиваясь, совершенно не в силах дать логического объяснения природе той боли, что нещадно пекла где-то в центре груди. Сколько времени прошло до того момента, когда это удушающее жжение притупилось и наступило онемение, приносящее облегчение, я не знаю. Просто в какой-то момент я перестала плакать, как отрезало, и, несмотря на физическую усталость и полное моральное истощение, наступила поразительная ясность в мыслях. Так, будто бурная вода, вымывавшая из меня реакцию на события последних часов, начиная с обращения в бегство Амиранова, вдруг замерзла, становясь кристально прозрачным льдом, сквозь который все уже виделось по-другому. Уже не остро, без чрезмерных красок, как с большого расстояния, отстраненно.