Галина Чередий - Подмена

— Они имеют шанс проститься с ним, а не пребывать до конца дней в мучительных терзаниях о судьбе отобранного ребенка, — немного раздраженно ответил Алево, махнув рукой, будто ее отряхивал. — И у них есть тело для погребения, чтобы потом приходить. Не совсем понимаю почему, но для людей это важно. И обсуждать это не собираюсь, потому что эти обычаи старше, чем у тебя вообще может уложиться в голове. С человеческой точки зрения это было всегда.

— Ты так и не сказал, зачем вы воруете детей. — Я опустилась в горячую воду по самую шею и положила голову на бортик, косясь однако настороженно на блондина.

— Не воруем! Это избранные люди, и они уже в момент зачатия принадлежат не миру Младших. Мы берем свое. Големы взамен — это лишь жест доброй воли. А к вопросу «зачем» мы перейдем позже.

По тону мужчины было уже очевидно, что я испытываю его терпение, и я сочла за благо пока отступить.

— Ладно, это опустим. Вернемся к другому. Ты сказал, что големы погибают в первые годы жизни. Но мне, на минуточку, уже под тридцать. И все из них я была собой, живым человеком, а не каким-то искусственным чурбаном с глазами! Что нас приводит к выводу, что големом вы меня обзываете совсем незаслуженно.

— Никакой ошибки не допущено. Голем не чурбан, как ты выразилась. Создают их магически, конечно, но они во всех отношениях живые и разумные объекты. Только без души, так как не были зачаты и рождены. Тебя оставили взамен человеческой девочки, которую забрали в наш мир. Но пользуясь некоей злонамеренной магией, душу того ребенка стали вытягивать в это тело, — Алево ткнул в меня пальцем гневно нахмурив брови. Видно, данная тема разрушала его обычную невозмутимость.

— Я не слишком-то понимаю, но это чересчур уж фантастично, — я возразила ему со всей возможной осторожностью, ведь мне нужен дальнейший диалог, а не вспышка ярости. — Как можно вытянуть чью-то душу?

— Я не колдун и всех тонкостей не знаю, голем. И ты даже представления не имеешь, на что способна магия. Не эта бутафория, — он мотнул головой, и вдруг все: и шатер с обстановкой, и ванна исчезли, и я на долю мгновения оказалась повисшей в воздухе до того, как все опять вернулось. — А истинная могущественная магия. Факт лишь в том, что первое время между ребенком и его големом сохраняется связь, так как для сотворения берут кровь оригинала. И благодаря этой связи некто сумел украсть часть души. Для такого у кого-то из твоего окружения должна быть масса решимости совершать тяжелые, истощающие обряды бессчетное количество раз, упорство действовать годами без особой надежды на успех и готовность пожертвовать всем, даже жизнью ради победы. Так что, я думаю, ты легко сможешь догадаться, кто это был.

Мама. Конечно же это сделала она. Ведь больше по-настоящему близких людей у меня не было. Отец отгородился и переехал, обзаведясь новой семьей, когда мне было пять, не выдержав странностей ее поведения, которым теперь есть логическое объяснение. Как и тем еженедельным поездкам к необычной подруге, после которых я ощущала себя раздираемой каким-то внутренним давлением, а она выглядела измученной и опустошенной. Сердце заколотилось, а потом ухнуло в жидкий азот от главной догадки. Та самая последняя поездка, после которой мамы не стало…

— Боже, — я сжала виски и зажмурила глаза от ослепительно-безжалостного откровения, — этого не может быть! Я не собираюсь верить тебе!

Ложь! Я уже не просто верила, а абсолютно точно знала, что все это правда — жестокая и неприглядная. Мама отдала жизнь ради того, чтобы я жила, и это при том, что, если верить Алево, она в полном смысле слова матерью мне и не была. Но почему тогда?

— Как же так? — беспомощно уставилась я на мужчину. — Если вы оставляли големов в качестве жеста милосердия, разве не должна была моя мама понимать, что я не ее родной ребенок? В чем тогда смысл вообще?

Если бы мои слезы не иссякли раньше, я, может быть, и плакала, но сейчас просто хотела знать. Докопаться до сути того, почему моя привычная картина мира и жизни рассыпается в прах.

— Не должна. Случаи, когда матери видели подмену, хоть и редко, но бывали и раньше. В прежние времена от таких детей тут же избавлялись любым способом. Но с тобой этого не произошло. Причина, возможно, в снижении общего уровня религиозных страхов, в одержимости женщины, в случайно или намерено допущенной ошибке создавшего тебя гоета. — При этих словах глаза блондина сузились хищно и мстительно. — Как бы там ни было, факт твоего в принципе невозможного существования налицо. Как и всех проблем, которые за этим следуют.

— Моя мать не была одержимой! — я ударила кулаками по краям ванны, резко сев в ней, но совершенно не ощущая физической боли от ударов.

— Она не была твоей матерью! У тебя вообще нет матери! — Я подавила резкий болезненный выдох, вызванный беспощадными словами, ведь видела, что Алево сказал их нарочно.

— Это не важно! Как у тебя язык поворачивается называть одержимой женщину, у которой вероломно отняли самое дорогое в жизни, но она не захотела с этим безропотно смириться?

Резерв сил в борьбе за себя был вычерпан досуха, но не обо мне же речь. Какая разница, есть ли у меня право звать женщину, вырастившую меня, матерью или нет? Оскорблять ее за то, что она боролась за «свое», никому не позволено.

— Есть такие события, голем, которые просто должны случаться, потому что так нужно. И противостоять им — это только устраивать бардак в общей картине бытия и наносить непоправимый ущерб в тех сферах, о существовании и законах жизни коих простым смертным неизвестно. Посмотри, к чему привели действия твоей так называемой матери! Тебе нравится, что сейчас происходит? — Наверное, в этой тираде был просто предел терпения и наставлений, которых Алево мог потратить на меня. Его тон буквально прессовал меня, но здесь отступать полностью я была не готова.

— Ни в коей мере! Но если ты ждешь, что я стану сожалеть о том, что живу, а не лежу в могиле, то напрасно. Пока человек не умер, у него есть шанс что-то изменить! — я не огрызалась откровенно, но и не сдавалась.

— Ты НЕ человек! — рявкнул Алево так, что воздух замерз в легких и ванна исчезла, а я рухнула на пол, благо там был толстый ковер.

Мгновенно стало холодно, и я обхватила себя руками и подтянула колени к животу, хоть как-то прикрываясь от мужчины, который нависал надо мной, гневно сверкая глазами. Собрав решимость, посмотрела снизу вверх.

— Вещью я тоже себя признавать отказываюсь! — Обмерла, ожидая карательных санкций, но секунды шли, а их все не было.

Алево просто стоял и пялился на меня, а мне только и оставалось наблюдать, как злость на его лице сменяется насмешливостью, за которой прячется еще что-то более глубокое и нечитаемое.