Автор неизвестен - Картезианский развратник

А если женщина сгорает от любви, неизбежное предубеждение покрывает ее позором, лишь только она оказывает первые робкие знаки внимания предмету своей любви. Если она делает любовнику одолжение, тот от нее отказывается. Если она отказывает ему, он теряет к ней интерес. Если она хочет выказать ему свое расположение, если пытается, создавая искусственные препятствия, возбудить его страсть, он избегает ее. Итак, охваченная любовью, но скованная приличиями, женщина видит перед собой два пути, одинаково для нее ужасных. Если она отдается чувству, то может потерять свою добродетель; ее наслаждение всегда будет отравлено опасением, что о ней скажут люди. Если она остается в рамках благопристойности, приходится искать мужа, чтобы он составил ее счастье. Если мужа нет, то по прошествии времени ее прелести увядают, и она умирает девственницей, вдоволь от этого настрадавшись.

Но, допустим, ей удалось выйти замуж. В этом случае ее навсегда связывают с мужчиной, не способным удовлетворить и половины ее желаний, а его ужасный характер постепенно превратит ее жизнь в пытку! Есть ли у нас подобные поводы для опасений? Избавленные от жизненных невзгод, мы только и делаем, что наслаждаемся, знаем о любви лишь приятное, а о горестях — лишь самое деликатное. Все монахи являются нашими любовниками, монастырь для нас — сераль, ежедневно пополняемый новыми обитателями, число которых возрастает лишь для увеличения наших удовольствий. Мы замечаем смену дней лишь благодаря разнообразию приносимых ими развлечений. Эй! Отец Сатюрнен, не считай нас несчастными! Та из нас живет здесь дольше всех, кто не думает о времени, и, дабы избавить тебя от труда искать эту счастливую смертную, уверяю тебя, что это я.

Я не ожидал найти столько здравого смысла, столь верных идей, таких последовательных рассуждений и выводов, основанных на столь чувственных мотивах, у девушки, известной мне лишь в качестве любительницы наслаждений. Кто-нибудь другой пожалел бы общество, потерявшее объект, способный стать для него источником наслаждения. Но я в данный момент помышлял лишь о том, как бы воспользоваться поданной удачной мыслью и наверстать в наслаждениях время, потраченное ею для доказательства того, что, она родилась на свет лишь для чувственных радостей.

Человек не выносит продолжительного счастья. Получив все, чего только могла пожелать моя душа, я стал тревожиться и задумываться. В ебле я был подобен Александру Македонскому. Я бы желал выебать всю землю, а после отправиться на поиски нового мира в надежде найти в нем новые дырки!

Шесть месяцев я наслаждался неоспоримой славой постоянного первенства в наших любовных баталиях, но вскоре бравада моя сменилась леностью. Я ебался даже меньше, чем некоторые послушники онанировали, за неимением ничего лучшего. Привычка к наслаждению притупила остроту восприятия, и я вел себя с шестью нашими сестрами словно муж с наскучившей женой. Болезнь разума поразила вскоре и тело, и моя слабость вылилась в немощность той его части, что раньше была для меня важнее всего. Мои братья заметили это и посетовали на меня. Впрочем мне было все равно. Теперь я захаживал в купель от случая к случаю и часто лишь приказ настоятеля заставлял меня отправиться туда.

Тогда настоятель призвал наших сестер потрудиться над моим исцелением, и они не щадили сил, используя не только собственные, данные им природой прелести, но и все те изощренные средства, которые использует стареющая кокетка, стремящаяся поразить юнца пылкостью своей страсти. Так, собравшись вокруг меня в кружок, они представляли моему вниманию самые соблазнительные картины. Одна, томно раскинувшись на кровати, выставляла кусочек груди, маленькую изящную ножку и ляжки белоснежнее алебастра, обещавшие мне самую восхитительную пизду в мире. Другая, раздвинув колени и протянув ко мне руки, вздохами и всем своим томным видом демонстрировала сжигавший ее пыл. Остальные в разнообразных позах — с открытой грудью, с задранными юбками — в возбуждении щекотали пизденки, стонами и криками выражая испытываемое ими наслаждение, дабы уверить в этом того, кого они пытались излечить.

А иногда они все раздевались и представляли мне сладострастные картины, способные, по их мнению, меня возбудить. Одна, уткнувшись лицом в кушетку, представляла мне на обозрение свой белый зад, просунув руку под животом и раздвинув ноги, она мастурбировала таким образом, что с каждым движением ее пальца я мог видеть внутреннюю часть раковины, некогда вызывавшую у меня столь сильное волнение. Другая, раскинувшись на застеленной черным атласом кровати, раздвинув ноги, представляла мне обратную сторону предыдущей картины. Третья заставила меня лечь на пол между двумя стульями и, поставив на стулья ноги, присела, и ее пизда оказалась прямо перед моими глазами. Находясь в этом положении, она принялась ублажать себя с помощью годмише, в то время как еще одна сестра, устроившись передо мной, самозабвенно еблась с самым похотливым из наших монахов, голым, как и она, и расположившимся таким образом, чтобы я видел в подробностях, как хуй его преподобия входит в ее пизду, подобно тем таранам, кои ударяли некогда в ворота какой-нибудь крепости. Вот такие сладострастные картины, то все одновременно, то по очереди, были предложены моему взору.

Наконец, меня голым уложили на скамью, одна сестра уселась верхом мне на грудь, таким образом, что мой подбородок упирался в складки ее щелки, другая уселась мне на живот, третья, сидевшая на моих бедрах, старалась вставить мой хуй себе в пизду. Две другие разместились по обеим сторонам от меня так, что я держал по пизде в каждой руке, и еще одна, та, у которой была самая прекрасная грудь, устроилась у меня в голове и, склонившись, поместила мое лицо у себя между грудями. Все были голыми, все мастурбировали, спускали, мои руки, живот, бедра, хуй — все было залито любовным нектаром, я буквально плавал в нем, но мой собственный сок отказывался течь. Это была последняя церемония, которую ко мне применили ввиду моего необычного положения. Но несмотря на всю ее экстравагантность, она, как и все предыдущие оказалась бесполезной. Меня признали человеком конченым и оставили на милость матери-природы.

Пребывая в таком плачевном состоянии я однажды прогуливался по саду, размышляя о своей печальной участи. Там я и встретил отца Симеона, человека значительного, поседевшего в трудах любовных и застольных и, подобно старцу Нестору, неоднократно видевшего обновление монастыря.

— О, сын мой, — сказал он, приобнимая меня за плечи, — я вижу, что печаль ваша велика, но я бы не стал на вашем месте так тревожиться. Длительные размышления и жизненный опыт помогли мне открыть одно средство, которое может вернуть вам чувствительность к наслаждениям — этот сладострастный пыл, отличающий настоящего монаха. Ваша болезнь тяжела, но и для самых безнадежных болезней найдутся верные средства.