Ульяна Соболева - Непрощенная

В дороге я иногда приходила в себя от крика малыша, прижимала его сильнее к себе и погружалась в беспамятство, когда он стихал. Я молила Иллина пощадить нас, не забирать моего сына, а дать нам еще один шанс. Маленький, ничтожный шанс все исправить. Я слышала, как Моран в тревоге говорила, что, возможно, у меня начинается сыпь, и это первые признаки заболевания. Меня нужно быстрее показать лекарю, но сделать это можно только в Храме, где будут знать, кто я и как правильно прикасаться к ниаде.

Когда я снова пришла в себя, то увидела резные потолки с пятилистниками и услышала тихие перешептывания рядом. Увидев Даната, я, кажется, закричала, а его лицо перекосилось то ли от того, насколько я была ужасна в своей болезни, то ли от известия о ребенке. Он отдал приказ нести меня в пристройку для слуг и немедленно звать лекаря.

Дальше все слилось для меня в какой-то нескончаемый кошмар, в котором я видела своих мертвых воинов и баордов, пожирающих их плоть, а потом за мной гнались тени. Стремительно расползаясь по снегу чудовищной паутиной, они обматывали меня в свой ледяной кокон, обвивались вокруг горла и отнимали у меня сына. Он кричал, пока они выдирали его из моих рук, и я истошно выла и держала его что есть силы, прижимала младенца к груди и просила не забирать, не трогать моего малыша. А потом стало так пусто…я больше не чувствовала его тепла на своем теле, не слышала хрупкого дыхания, сердцебиения и его плача.

Стояла посреди голой обледенелой пустыни и понимала, что осталась совсем одна. Никем не принятая, никем не прощенная. Проклятая. Мое белое траурное платье испачкано кровью, она стекает с моих волос и рук прямо в снег. Я стою по колено в окровавленном снегу и зову своего мальчика, но его нигде нет. Где-то вдалеке надтреснуто смеется старуха Сивар. Я ее не вижу, но слышу ее хриплый голос.

«Выть от боли станешь проклятая и никем не прощенная. Проклятой станешшшшььь…проклятой…помниии»…

Я открыла глаза и в расплывчатом тумане увидела лицо Моран, залитое слезами. Она всхлипнула и прижала мою руку к своей груди.

- Слава Богам, моя деса. Вы очнулись…вы вернулись ко мне. Я так молилась. Так молилась о вас. Гела услышал меня. Как же я испереживалась о вас.

- Где…мой…сын? – каждое слово далось с таким трудом, что мне казалось, я не говорю, а поднимаю на грудь камни, и от них моя грудная клетка трещит и ломается. Моран опустила взгляд, содрогаясь от рыданий и сильнее сжимая мою руку.

- Где Вейлииин, Моран?! Принеси его мне!

Но в ответ она лишь ниже опускала голову и рыдала все громче, отрицательно качая головой. Я вскочила на постели и впилась пальцами в ее плечи. Я трясла ее, а она ничего не могла мне сказать…Но иногда слова не нужны. Я и так поняла. Еще во сне. Потому что я проснулась, а пустота вокруг меня так и осталась ледяным коконом. Я помню, как кричала. И не узнавала свой голос.

- Он жив. Вы мне лжете! Вы забрали моего мальчика! Данат забрал моего ребенка?! Отвечай. Иначе, клянусь Иллином, я вырву тебе сердце, Моран!

- Оспа…он подхватил оспу ииии… о, Гела…дай мне силы сказать это. Он на небесах. Ему уже хорошо и не больно. Помолитесь о нем, моя деса…наш крошка…

Я взвыла и оттолкнула ее от себя с такой силой, что она упала на пол.

- Лжешь! Ты лжешь мне! Я его чувствую! Слышишь?! Я чувствую, что он жив…Покажите мне его! Принесите мне моего сына! Я не верю ни единому твоему слову!

И мне принесли тельце, завернутое в белую простыню с вензелями дома Вийяров. В этот момент я сама умерла. Мертвее не бывает. Меня сковало таким холодом, от которого каждый вздох походил на стон мучительной боли. Мой малыш. Почему?! Почему именно он? Чем он провинился перед тобой, Иллин? За что ты забрал его у меня? Зачем позволил ему страдать…или это ты меня так страшно наказал?!

Я не хотела смотреть на личико Вейлина испорченное сыпью. Я хотела запомнить его таким, каким видела последний раз. Больше я не произнесла ни слова. Я заперлась в келье с маленьким гробом и впустила туда астрелей только утром. Мне нужно было время попрощаться с ребенком…нет, не осознать и не принять жуткую потерю, а попрощаться и прижать к себе в последний раз.

Моего малыша не хоронили среди могил знатных вельмож. Его закопали с другой стороны Храма. Там, где хоронят раскаявшихся грешников. Над моим сыном астрели не пели поминальных молитв, потому что он не лассар. Его просто опустили в могилу, присыпали мерзлой землей и положили сверху на холмик белые цветы.

Я так и не ушла оттуда. Осталась там и лежала в снегу, напевая колыбельную и перебирая лепестки мертвых цветов пальцами. От боли мне казалось, что я онемела и не могу пошевелиться. Не могу…да и не хочу. Теперь мое место именно здесь. Какая насмешка судьбы! Ниада все же вернулась в Храм. Может быть, если бы приняла свою судьбу изначально, не потеряла бы так много, что теперь от этих потерь превратилась сама в живого мертвеца.

Не уберегла я нашего сына, Рейн…наказал меня Иллин или другие жуткие силы. Отобрал самое ценное и дорогое. И тебя отобрал. Нечего мне больше сказать тебе в свое оправдание. Проклинай и забудь меня. Не смей никогда меня прощать. Выкинь из своего сердца. Я останусь здесь. С моим мальчиком навечно. Буду петь ему колыбельные и приносить белые венки каждый день. Мой собственный голос разносился в воздухе эхом, плутал между деревьями и путался в свежих и засохших венках, улетал далеко к небу и звездам.

Ты песню о ней не пой в ночи.

Когда плачет она, наступает тьма.

Ты имя её никогда не кричи,

Замерзает от слез её вода.

Ты в глаза маалан не смотри, не смотри…

В волосах её мертвыe вьются цветы

Ты пpости ей грехи, прости, прости.

Онa плaчет о том, что не знаешь ты…

Тамас осторожно прикрыл двери кельи и посмотрел на Лаис, которая ворковала над ребенком и что-то тиxо напевала. Он вытер тыльнoй стоpоной ладони пот со лба и медленно выдохнул. Вот и хоpошо. Пусть так. Пусть поет и щебечет. Он бы не вынес, если бы она плакала и кричала…как та несчастная ниада, которая билась у могилы ребенка несколько дней назад.

Их с Лаис ребенка, которого унесла оспа. Это его вина…Тамаса. Он принес на своей одежде страшную хворь недоношенному младенцу. Ни один лекарь не помог, угасал их маленький Эйвин, которого астрели даже отпеть не успели. Измотанная бессонными ночами Лаис уснула и не заметила, как их сын перестал дышать. Тамас в ужасе смотрел на мертвого ребенка и понимал, что не переживет его жена горя такого, совсем с ума сойдет, на тень станет похожа, а то и руки на себя наложит. Она и так кричала, что в Храме зло живет, и всюду свечи зажигала, молясь Иллину и изгоняя саанов из своей кельи. Не посмел тронуть Эйвина, к двери попятился. Пусть до утра с ней полежит. Не может он отнять у матери дитя.