Дария Беляева - Нортланд

Лиза то и дело разглаживала кружева, озабоченная видом каждой складочки на платье. Ей по-детски хотелось быть идеальной, и отчасти я ее понимала.

— Доброе утро, Эрика!

Я засунула голову под подушку, произнесла нечто даже мне самой неясное.

— Собирайся, скоро Ханс заберет нас. Рейнхард оставил тебе платье! Потому что все должны выглядеть невероятно красиво!

Я снова посмотрела на Лизу. Она поставила пакет рядом с моей кроватью и улыбнулась мне.

— Ты очень красиво выглядишь, — сказала я.

— Ты тоже будешь очень красиво выглядеть. Ханс говорит, чтобы я оставила тебя и не мешала тебе приводить себя в порядок.

Да, подумала я, Ханс правильно говорит. Лиза оказалась у двери так быстро, что ее движение полностью смазалось. У порога она остановилась, повернулась ко мне и вдруг выдула большой, розовый пузырь из жвачки.

— Ты думаешь, я дурочка?

— Не думаю, — сказала я. Но Лиза только засмеялась.

— Ты когда-нибудь голодала долго? Не голодала, я знаю. И не надо! Никогда, пожалуйста, не голодай. Но дело в том, что в какой-то момент все это становится очень приятным. Такая непомерная легкость, словно тебя почти нет, такая радость и всемогущество, потому что ты можешь контролировать себя, а значит как будто весь мир. Самодисциплина так сносит крышу!

Лиза скрылась прежде, чем я что-либо ответила. И я подумала: Лизе важно, что я думаю о ней. Она человечнее, чем Рейнхард с его фратрией.

Ах да, она ведь теперь состояла в ней, делая бессмысленным само это слово.

В пакете оказалось неописуемой красоты бархатное платье, черное, строгое и длинное, с белым кружевным воротником и жемчужными пуговицами. Рейнхард ни на миллиметр не отступил от того, что я люблю. Это платье было абсолютно моим, словно я его выбирала.

Однако, в отличии ото всей моей одежды, оно было по-настоящему дорогим. Честно говоря, я была уверена, что если продать весь мой гардероб, купить такое платье не получится. Пуговицы были сделаны из настоящего жемчуга. В целом это платье, являясь абсолютным подражанием моему вкусу, выглядело совсем не так, как другие вещи, которые я носила. В качестве было стремление к идеалу, к бесконечности.

Пока я была в душе, пока одевалась, пока сосредоточенно красила губы, я все думала о том, что сказала Лиза, и о том, как она отличается от Рейнхарда, Маркуса и Ханса.

Мужское и женское становятся сверхмужским и сверхженским. Мужчина, способный утолить голод (во всяком смысле этого слова: от финансового до сексуального) в любой момент, и женщина, сдерживающая голод и получающая удовлетворение от некрофилической практики превращения себя во что-то неживое. Мужчина, позволяющий себе быть жестоким, и женщина, запрещающая себе это.

Они все были словно цветные картинки, яркие иллюстрации того, что обычно одето в серый.

Я долго смотрела на себя в зеркало, но не нашла ни единого недостатка. В этом платье я была красива, и я нравилась себе. С тумбочки я взяла приглашение, сжала в руке так, что уголки его впились в ладонь.

А через полчаса мы уже ехали в лимузине. На Лили было платье, о котором она, наверняка, мечтала, когда надвигался ее школьный выпускной. Сиропно-розовое, из легчайшей ткани, оно делало ее похожей на цветок. Ивонн с удовлетворением рассматривала себя, вспоминая, быть может, времена, когда она выступала на сцене. Платье у нее было длинное, но такое обтягивающее, что вполне могло считаться неуместным.

И даже на Отто был дорогой костюм. Я подумала, неужели Рейнхард и его не забыл? А может быть Отто обеспечил Ханс с его хитрыми законами гостеприимства?

Я обернулась, когда мы ехали по заросшей подъездной аллее. Кирстен Кляйн стояла на пороге. Она не махала нам, словно мы были добрыми друзьями. Просто смотрела.

А я подумала, не погибли ли Роми и Вальтер от голода в моей квартире? Наверное, нет. Роми, в конце концов, прекрасно воровала.

Меня охватило сладчайшее предвкушение чего-то невероятного. Приглашение в моей руке интриговало меня. Я никогда, даже по телевизору, не видела настоящего модного показа. Это было зрелище редкое и мало мне интересное.

Но теперь, столкнувшись с этим событием так близко, я не могла его дождаться. Мне хотелось увидеть то, на что любит смотреть кениг. Приобщиться к его избранности.

Мы ехали долго, но это желание не тускнело. К тому моменту, как мы припарковались, наконец, у здания, которое я еще раньше безошибочно определила, как пункт назначения, меня трясло от нетерпения.

Это была одна из тех новых построек, неизменно удивлявших меня соотношением стекла и металла. Она словно состояла из окон. В отличии от небоскребов в центре Хильдесхайма, это здание было длинным, а не высоким, и все стекла здесь были тонированные. Больше всего постройка напоминала опрокинутый флакон из-под каких-нибудь духов.

Ханс открыл перед нами дверь, и мы вышли из машины. Лили сказала:

— Не думала, что когда-нибудь здесь окажусь.

Ивонн только пожала плечами, демонстрируя показное безразличие к местам, ей прежде недоступным. Была в ней особенная гордость низших классов, так восхищавшая меня. Лиза обняла Отто и поцеловала его в щеку.

— О, — сказал Отто. — Здание. Здорово-то как.

И я была бы рада солидаризироваться с Отто, однако меня вправду восхитило это место, его темный блеск.

— Пойдемте, — сказала Лиза. — Маркус и Рейнхард ждут нас внутри.

Лили сказала:

— Знаете, думаю ради этого стоило попасть в ужасную историю.

Я кивнула. Было нечто волшебное в пропуске, открывающем самые потаенные уголки Нортланда, и мы получили его, благодаря свалившимся на нас бедам.

— Надеюсь, тогда вы скажете мне «спасибо», — сказал Отто.

На входе наши приглашения не только посмотрели, но и забрали. Я расценила это, как акт бессмысленного варварства. Когда мы вошли внутрь, я глазам своим не поверила. Картинки в журнале призывали меня представлять модный показ, как нечто линейное — строго огороженная территория сцены, места для зрителей. Помещение, в котором мы оказались, больше всего напоминало лабиринт, и весь он был усеян живыми цветами. Их запах кружил голову самым волшебным образом.

Я видела людей, которые собирали растоптанные цветы с пола и заменяли их новыми. Ирисы, камелии, маки, мои драгоценные фиалки — сколько их погибло ради этой быстротечной красоты. Стены, потолок, пол, все было в цветах. Наверное, стоило указать это в приглашении, подумала я. А что если бы у меня была аллергия? Интересно, отсюда уже увезли кого-нибудь с отеком Квинке?

О стенах думать было гораздо приятнее. К слову, я не была уверена в том, имеют ли они твердую основу. Возможно, все это было сооружено из цветов, наподобие зеленого лабиринта. По крайней мере, с потолком большинство этих стен не смыкалось и направления имело самые причудливые. Было много столиков, за которыми люди курили и пили вино, разговаривали, словно бы атмосфера вокруг них не была странной. На потолок из цветов проецировались изображения солнца, луны и звезд, смешивавшие сутки, как компоненты коктейля. По своему маршруту, словно призраки, ходили модели. Одинаково высокие, тощие девушки с отрешенными лицами. Они были лишены улыбок, и глаза их казались незрячими. Я подумала, что они на полпути от женщин к манекенам. На самом деле объяснение было не столь некрофилическим.