Сладострастный монах

Мне хотелось побыстрей ввести его, однако она не спешила уступить.

— Погоди, мой милый, — сказала она, когда я все же попытался это сделать самостоятельно. — Подождем, пока он не станет еще больше и тверже. Никогда прежде я ее видела его в подобном состоянии. Неужто он подрос за эту ночь?

Из этого наивного вопроса я вывел, что богослов не был наделен от природы так щедро, как ваш покорный слуга.

— Уверена, что сегодня у нас будет всем ночам ночь, — задыхаясь, проговорила она и позволила мне ввести нетерпеливый член. — А теперь заталкивай его, заталкивай как можно глубже!

Излишне пояснять, что я не нуждался в подобных увещеваниях. Я бил во всю мочь. Совершая страстные толчки, в то же время я не забывал покрывать жаркими поцелуями ее чувственные губы и пышную грудь. Несколько раз я ощущал себя столь близко к вершине блаженства, что принужден был остановиться, дабы продлить наслаждение.

— Продолжай, — умоляла она меня тогда, ерзая ягодицами столь похотливо, что это мгновенно выводило меня из усладительного оцепенения.

Толчки мои становились все размашистее, а она ходила кверху лоном все выше да лишь покрикивала от удовольствия. Задыхаясь, она пробормотала:

— Мне кажется, что ты достаешь до самого сердца!

Ее страстное соучастие вызвало во мне безумный восторг. Мнилось, будто пламя обжигает все потаенные уголки моего тела.

— Давай же, настала минута излить божественный эликсир. Для меня ты словно ангел, спустившийся с небес. Молю тебя, сделай так, чтобы блаженство это не кончалось вовеки! Возможно ли не умереть от подобных восторгов?

Я наслаждался ею не менее, чем она мною. Насколько же велика разница между старой каргой и молоденькой девушкой! В юности предаешься любви ради нее самой, а в зрелом возрасте делаешь это по привычке. Престарелые, оставьте же любовь молодым! Для вас она — поденщина, а для нас — наслаждение.

И хотя не было ни малейшей опасности того, что лук мой перестанет быть напряженным, Николь предприняла все меры, дабы не случилось столь печальной перемены. Ее неистовые усилия увенчались бесподобным успехом. В эту минуту она не променяла бы меня даже на королевскую корону, и я не отказался бы от нее даже ради всех сокровищ мира!

Излияния наши были обильны и целительны для тела. Мы одновременно испытали небывалый восторг. Однако недолго мы ждали, прежде чем вновь припустить вдогонку за покинувшим нас блаженством. Ибо поспешность является одной из главнейших черт любви. Опьяненный экстазом, ты не можешь постичь, что на сем пути тебя ждут утраты. И нас предало слепое желание.

Наша кровать стояла у самой стены, что отделяла нашу комнату от соседней. Мы даже не подозревали, что за стенкой спит Франсуаза. Звуки, которые мы издавали во время любовной игры, разбудили ее, и она без труда догадалась о происхождении этих звуков.

В мгновение ока она оказалась у нашей двери. Обнаружив ее запертой, она позвала;

— Николь!

Мы оцепенели от ужасного голоса. Не дождавшись от нас ответа, она начала визжать, но, поняв, что это не помогает, замолчала. Мы знали, что она не отходит от двери, но желание пересилило страх и мы возобновили увеселения. Услыхав, как скрипит кровать, Франсуаза вновь принялась вопить.

— Николь! — кричала она. — Ну разве ты после этого не шлюха? Может, остановишься?

Николь забеспокоилась, но я утешил ее: мол, семь бед — один ответ, тем паче что нас уже обнаружили. Николь молчаливо согласилась и начала подмахивать еще пуще. Они похлопывала меня по заду, жалила язычком мои уста, а потом забралась на меня и принялась е…ться с отвагой бравого солдата, равнодушного к разрывающимся вокруг него снарядам. Когда мы приблизились к вершине, отчаянные и полные зависти крики старой ведьмы только подогревали наш азарт. По окончании соития мы, задыхаясь, признались друг другу, что в жизни не испытывали ничего более захватывающего.

Пять раз за весьма короткое время — не так уж плохо для выздоравливающего. И хотя еще оставался порох в пороховницах, я рассудил, что благоразумие лучше доблести. Старая стерва могла не на шутку рассердиться и прибегнуть к суровым мерам, например, поднять всех на ноги посредством колокольного трезвона. Хороши бы мы тогда были: пришлось бы покинуть комнату на виду у всех в чем мать родила, что едва ли приличествует юноше и девушке.

Самым мудрым решением было бежать, не дожидаясь переполоха. Так я и поступил, воспользовавшись окном, но прежде решил, что дураком буду, ежели оставлю Николь в неведении, что героем столь порадовавшей ее ночки был отнюдь не богослов. Признаю, во мне говорило тщеславие, но разве читатель поступил бы иначе, окажись он на моем месте?

— Дражайшая Николь, — проворковал я ей на ушко, — надеюсь, ты осталась мною довольна?

Она со всем пылом заверила меня, что так оно и есть.

— Готов поспорить, что прежде у тебя и в мыслях не было, что маленький смешной паренек, на которого ты вечно смотрела сверху вниз, способен на такие подвиги, — продолжал я. — Как ты в нем ошибалась! Видит Бог, он не заслужил подобного обхождения. Теперь тебе ведомо, что он мал да удал. Прощай, дражайшая Николь. Имя мое — Сатурнен, и я всегда к твоим услугам.

Поцеловав ее напоследок, я оставил ее в полной растерянности pi с отпавшей челюстью.

И, повторяю, читатель на моем месте поступил бы точно так же.

Все еще не придя в себя от приключения, что выпало на мою долю, я с нетерпением ждал наступления утра, дабы узнать, чем все это закончится. Мне удалось посрамить богослова, и от радостного возбуждения я не мог сомкнуть глаз.

Разумеется, меня никто не заподозрит, а на молчание Николь можно было положиться. Я про себя посмеивался в предвкушении того жалкого вида, в каком обнаружу завтра домочадцев. Кюре, ясное дело, напустит на себя важность и не станет скрывать дурного расположения духа, но я не окажусь в числе тех, кто почувствует на себе его тяжелую руку.

Франсуаза, как пить дать, учинит тщательную проверку всем воспитанникам, ни одного не пропустит. Глаза у нее при этом побагровеют от злости. И, конечно же, она выберет среди старших учеников подходящую жертву для своей мести — не за те удовольствия, что получила сама, а за те, что достались Николь. На меня, по причине малого роста, подозрение падет в последнюю очередь. Николь, вероятно, и носа не покажет, иначе сразу покраснеет, примет виноватый вид, а желание, что будет сквозить в ее взглядах, обращенных на меня, выдаст ее с первой минуты.

Меня так поглотили эти счастливые размышления, что я не заметил, как наступил рассвет, разрисовавший стены комнаты розовым цветом. Лишь тогда Морфей сомкнул мне веки, которые не размыкались до полудня.