Долгий сон

Первый раз за весь день, в глазах молодой мелькнуло что-то вроде уважения. Она даже спросила:

— Ты сильно кричала?

Я ответила, что не кричала вообще. Она пожала плечами, может и не поверив, потом перевела наш разговор пожилой и снова перевела мне ее слова:

— Сегодня тебе придется громко кричать.

Меня очень завел этот разговор — я ведь стояла с ними голая, меня ощупывали и рассматривали, говорили о предстоящей порке и т.д. — этого было более чем достаточно для очень сильного возбуждения. Старая не могла этого не заметить, взяла мои же трусики и сильно вытерла мне между ног.

Молодая смеясь сказала:

— Апа говорит, что у молодой русской кобылки слишком горячая «ахтын» (переводить не надо?)

Короче говоря, «апа» (то есть пожилая женщина) повела меня во вторую комнату и оттуда, через низенькую дверку — куда то вроде пристройки. Пол там был даже не деревянный, как в доме, а земляной. Плотная, твердо утоптанная глина. Молодая бросила на этот «пол» половичок из мешковины:

— Тебя будут бить здесь. Ложись на него.

Легла. Смотрю — молодая разматывает веревку. Я сказала, что буду без связывания, они о чем-то переговорили с «апой» и молодая сказала:

— Хорошо, тебя будут бить со свободными ногами, но руки все равно свяжем.

Сошлись, как говорится, на этом «консенсусе». Молодая крепко стянула мне руки возле кистей, апа пошла в дом звать старика. Пока она ходила (из уважения к мужчине она сама пошла его звать, а не крикнула), молодая присела на корточки возле меня и спросила:

— Ты боишься?

— Не очень.

— Это хорошо. Ты не бойся, ты сильно терпи. Громко кричи, это не стыдно.

— Я не люблю кричать.

— Все равно кричи — тебя будут бить сильно!

Потом спросила:

— А зачем тебе, чтобы тебя били плеткой?

— Надо.

Она вроде бы даже обиделась, но потом я сказала:

— Потом расскажу, ладно?

— Ладно.

Тут наконец пришел и старик. Картинка получалась еще та — он в толстом стеганом халате, какая-то мохнатая шапка на голове… Ну вылитый басмач из кино. На мешковине лежит со связанными руками голая девка в платке. В руках у басмача — та самая плетка, с которой все и началось…

Он что-то сказал, молодая не вставая с корточек убрала у меня с плеч волосы, а старая тоже присела на корточки и зажала мне ноги. Молодая сказала, что дед хочет снова услышать, сколько ему бить меня.

Я повторила, что заслужила двадцать ударов плеткой. Он кивнул, молодая велела мне:

— Спрячь лицо.

И… И я получила первую плетку. Ощущения поразительные — это совсем не розга и не ремень. Сначала, в какой-то первый миг, словно на спину легла холодная тонкая полоска. Буквально ледяная. И тут же — полыхнула сумасшедшим огнем — таким раскаленным, что кажется сейчас прожгет спину насквозь. Огонь так же мгновенно перешел в волну боли — я и не представляла раньше, что можно стегать с такой болью!

Я не закричала. Честное слово. Но не оттого, что стерпела, а от того, что просто перехватило дыхание. Потом показалось, что горящая полоса на спине растекается вширь, захватывает всю спину — и тут холодная полоса коснулась попы…

Молодая потом говорила мне и смеялась:

— Ты била задом, как настоящая крепкая кобылка!

Старая казашка с трудом держала мои ноги — буквально даже села мне на колени, потому что я действительно стала корчиться во все стороны — я потеряла всяческий стыд, все свои помыслы о терпеливости и мужественном поведении под плеткой. Я бесстыдно закричала, что мне очень больно, чтобы меня отпустили — а старик снова и снова хлестал меня плеткой — то по спине, то по заду…

Правильно сказала старая, что я обязательно буду кричать… В общем, эти двадцать плеток превратились в один сплошной огненный кошмар. Сейчас вспоминаю, а на спине и на бедрах словно жар пробегает… Когда меня кончили пороть, я ревела как девочка — и вся была мокрая от слез и от пота. Совершенно мокрая — как будто на мне пахали. Пока я там рыдала и приходила в себя, старик уже ушел. Гульшат потом сказала, что ему понравился мой зад и мои ноги… Да уж…

Старая казашка тоже ушла, а Гульшат помогла подняться и повела назад, где я оставила всю одежду. Все тело очень сильно болело, я все еще всхлипывала, и Гульшат вытерла меня мокрой тряпкой. Стало полегче, дали попить кумыса и скоро я почувствовала, что могу уходить. Но прежде чем уйти, я сделала самый умный шаг за этот день — договорилась, что попозже мы с Гульшат встретимся.

Она проводила меня до остановки и даже дождалась вместе со мной проходящего автобуса в наш город. Взяла с меня слово, что я обязательно приеду:

— Я научу тебя скакать на лошади, а ты расскажешь мне, почему ты хотела, чтобы тебя били.

Дома я рассмотрела себя в зеркале. Господи! Рубцы вздувшиеся, на концах — корка подсохшая, где плетка до крови рассекла, цвет багрово-синий, и даже на руках темные следы — оказывается, это от веревок, потому что я сильно дергалась при наказании, а руки были туго связаны. Осмотрела себя и… сильно, со стоном, прекрасно и долго-долго кончила!

Вот такие дела про «русскую кобылку», как меня назвала Гульшат. Мы с ней подружились. Так уж получилось, что первой приехала не я, как обещала, а она. Они привезли в наш город продавать баранину, и Гульшат позвонила мне. Встретились, и я пригласила ее домой. Она была в восторге от комнаты и особенно от ванной. Привезла кое-какие деревенские продукты. А потом увидела на стенке гордо висящую над моей кроватью плетку. Бесцеремонно стянула с меня халатик, трусики, посмотрела на следы от плетки и шлепнула по попе:

— Молодая, красивая! Приезжай еще — будем тебя бить голую! Ты мне нравишься!

— Почему?

— Ты красивая, когда совсем голая.

— А ты?

Гульшат едва заметно смутилась, потом задорно вскинула голову:

— Я как гибкая змея, а ты как красивая кобылка! Меня нужно бояться, а тебя надо объезжать!

Потом стала куда более серьезной, зачем-то оглянулась и сказала:

— Абай велел передать, чтобы ты приехала, как захочешь…

С этими словами она жестом показала, чтобы я расстегнула ее платье. Лифчика на ней не было, только легкие традиционные шаровары. Гульшат остановила мои руки, когда я пыталась взяться за резинку и снять их с нее. Повернулась спиной, и я замерла: на смуглой и действительно по-змеиному гибкой спине девушки узкими тонкими полосами красовались следы недавнего строгого наказания.

— Это волосяная плеть, — сказала Гульшат. — Меня били через шелковую ткань и она все равно резала кожу насквозь. У нас женщин бьют через шелк, а ты легла голая. Апа очень злая за твое бесстыдство, а абаю понравился твой белый зад и ляжки. Он подарит тебе плетку еще лучше, если ты снова ляжешь в его юрте совсем голая.

Кончились эти «разговорчики» тем, что в ближайшую же субботу я снова пылилась в трясучем автобусе. Гульшат встретила меня в райцентре — точнее, вместе с ней был и черноусый широкоскулый казах на новеньком мотоцикле с коляской. Он все время улыбался и поглядывал на меня, но я не смущалась — Гульшат успела шепнуть, что никто ничего не знает.