Ульяна Соболева - Ничей ее монстр

Но с появлением Есении все это начало меняться. Катиться в какую-то дьявольскую пропасть. Я ведь был всегда с понятиями о том, как правильно, я давал своей жене и своим детям то, что считал необходимым. Я заботился о них. Я жил по неписанным правилам и кодексу чести Барского. У меня не было такого понятия, как беспорядочная щедрость или бездумное расточительство, я никого не баловал, но и не напрягал. У каждого свой бюджет. Все покупки рассчитаны и продуманы. Но у них у всех было реально все, что они могли пожелать и что соответствовало моему статусу. Кто-то считал меня скрягой, кто-то не понимал скрупулезности ведения бюджета, но я слишком много вложил в то, что имел на сегодняшний день, чтобы быть расточительным. Не скупой платит дважды, а расточительный идиот остается с дыркой в трусах.

И впервые мне захотелось потратить на хер все, что у меня было, швырнуть к ее ногам Вселенную. Положить к маленьким розовым ступням, отдать последнее, что у меня есть. И это пугало. Это сводило с ума. Я открыл для нее безлимитную карту. Кто б знал. Она ведь могла тратить миллионы. Но никогда не тратила и десятой части. Я делал ей подарки. Каждый день. Нет. Не для того, чтобы купить ее любовь… нет. Я делал ей их потому, что знал – она меня любит. Я ощущал это всем своим существом. Видел в ее глазах и сходил с ума, когда она бежала по ступенькам мне навстречу и бросалась на шею, едва я возвращался домой. Оказывается, я никогда не знал, что это такое. Меня шатало, как пьяного, от осознания, что меня, и правда, любят. Да, я произносил про себя это слово и удивлялся, что раньше его не существовало для меня. Я ее баловал. Мне хотелось осыпать ее всем, что пожелает. И я разрывался от счастья, когда она так искренне и самозабвенно радовалась подаркам. Носилась с ними, спала в них.

Я говорил ей не строить розовых замков, а сам строил целые миры вместе. Я продумывал, как и где смогу быть с ней всегда. Как не в ущерб всем остальным я могу наконец-то быть реально счастлив сам. Я говорил ей, чтоб она не придумывала любовь, а сам придумывал не просто любовь, а одержимость этой малышкой. У меня съехали мозги. Впервые влюбиться, когда вам за сорок – это сродни падению в огненную бездну. Это как заболеть безобидной детской болезнью во взрослом возрасте и переносить ее со смертельными осложнениями, и подыхать от побочек.

Каждый день с ней мне казался последним. Я боялся, что она, такая юная, пресытится мною, наестся моей любовью и улетит, как в песне «Машины времени». Я плотно закрывал все окна и сторожил ее сон. Никаких прогулок и полетов по ночам. Только со мной, подо мной и на мне.

Я учил ее страсти, учил плотской любви, и она инстинктивно превосходила своего учителя своим настоящим огнем. Заставлял кричать и сходил с ума, слыша, как она хрипнет. Ласкал пальцами, языком. Да, черт возьми, чем я только ее не ласкал. Мне хотелось залюбить каждый миллиметр ее тела. Она умоляла прекратить или не прекращать, кусала свои розовые маленькие губки. Да, они были у нее маленькие и нежные. Никакой модной опухлости, как будто пчелы бешеные покусали, а естественный изгиб и нежность. Они опухали только после того, как я терзал их всеми способами. Я набрасывался, как голодный волк на свою добычу, стараясь насытиться её телом и голосом, прерывистым дыханием и слезами наслаждения.

И ни черта не насыщался. Мог иметь ее всю ночь напролет и наутро уходил с вздыбленным членом. А по ночам смотрел в потолок и слушал ее дыхание, лихорадочно думая, где ее спрятать, где укрыть от всех и иметь право любить сколько хочу. Может, плюнуть на все и развестись к такой-то матери? Дети уже взрослые. Жена? Ну так я бы ее не обидел. В конце концов у нас не царский режим и не католическое венчание. Разводятся даже президенты. Выдержал бы какое-то время и сделал рыжую ведьму своей. Окольцевал и никогда не отпускал даже на миллиметр от себя. Заделал бы ей мелких рыжих бесенят.

И эта мысль поразила меня сильнее всего… я никогда не говорил своей жене об аборте. Но я и не желал детей. Они просто появились, и я заботился о них. Как положено. Принимал известие от супруги, поздравлял ее и дарил подарок. Дети – это продолжение рода. Это хорошо. И у меня есть ресурсы позаботиться о них и обеспечить всем, что нужно… И я любил их. По-своему. Сдержанно. Я не умел иначе.

А сейчас целовал тоненькую шейку между рыжих кудряшек, гладил рисунок лопаток, проводил губами по выпирающим косточкам позвоночника, опускаясь до поясницы, трогал ямочки над округлыми ягодицами и представлял ее с животом. Я свихнулся. Кризис послесороковника, наверное. И плевать. Я впервые в своей жизни был счастлив. Не продуманно, не шаблонно. А по-настоящему.

И еще во мне проснулась дичайшая ревность. Адская, бешеная и неконтролируемая. Я ревновал ее ко всем и ко всему. Даже к ее танцам, к ее учителям, к своим охранникам, которых мог на хрен уволить, если мне не понравилось, как они на нее смотрят. К любому, что отвлекало ее от меня, что было на мой взгляд более значимым в ее глазах. Но я никогда ей этого не показывал, кроме ревности к другим мужикам. Тут меня всегда срывало в самый лютый мрак, и я лютовал так, что не узнавал сам себя. Менял свой же персонал, водителей выбирал постарше, пострашнее и всегда ревниво следил, чтоб никто не смел даже выдохнуть в ее сторону. Плевать, что человек до этого проработал у меня много лет. Ни черта не важно, если это угрожало моим отношениям с девочкой. И все начали бояться, и правильно, я за свое глотку перегрызу, а Лисичку я считал более чем своей.

Это письмо меня разодрало на куски… оно перевернуло мне сознание и выкрутило его наизнанку. Меня перемолотило в мясорубке со ржавыми ножами. Я перечитывал и перечитывал, и перед глазами стояло чуть размытое лицо Милы. Она подо мной, на мне… наш секс чуть позже еще несколько раз. И я понимал, что самое жуткое – это не ложь. Это правда, которая всплывает спустя годы, чтобы поглотить вас, засосать в самое грязное и вонючее болото, какое только можно себе представить. Я слишком хорошо знал Милу. Она бы промолчала, она бы сожрала собственный язык, лишь бы не сказать. Честно? Мне тогда было насрать, от кого она родила. Я спросил – она ответила, снимая с меня всю ответственность. С этого момента и для меня ее ребенок был от Сергея. Но даже знай я тогда правду, и при этом, если бы эта правда не угрожала моей семье и карьере, я бы не считал этого ребёнка своим. Чистая биология. Да, я циничный сукин сын… БЫЛ!

А сейчас блевал, выворачивая внутренности и вспоминая, как имел свою девочку разными способами, и снова блевал. Меня пронизывало судорогами боли, меня просто разламывало безостановочно. Я начал пить. По вечерам запираться в кабинете и заливать проклятые воспоминания коньяком, водкой. Утром меня приводили в чувство лекарствами, уколами, и я более или менее становился похожим на человека. Я бы не сказал ей… никогда бы не сказал. Это слишком жестоко, это сломать ей психику, как она поломалась у меня. Я выл, я рычал, сдавливая голову руками. Я ненавидел и презирал свои руки, свои губы, свой член. Все ненавидел. Я себя проклинал. Я посмел ее замарать собой! Я такое с ней вытворял… дьявол, лучше бы я сдох на месте, чем все это помнить.