Эдгар Чернов - Первая гроза

Тётя Маша варила геркулесовую кашу и предлагала её Сергею. Иногда он соглашался – очень уж хорошие, крупные были хлопья, а куски масла и сахар делали из простого блюда настоящую вкуснятину. Тётя Маша была одинокой женщиной сорока пяти лет, и она всё ещё не теряла надежду построить своё женское счастье. Время от времени в коммуналку захаживали мужчины, и тогда Довлатова цвела и пахла, эффектно красилась и убирала волнистые локоны, покрытые лаком, в причёски. Но ни один из ухажёров не оставался на длительный срок. Рекордсменом стал здоровяк, бывший спортсмен Виталик. Он ходил к Маше около трёх месяцев, но предложение руки и сердца так и не сделал. Однажды Галина Ивановна, женщина маленькая, суетливая, любящая посплетничать за чашкой чая, рассказала Беляеву, что в юности у Маши был жених, но он оказался рецидивистом, попал за решётку, а потом был убит сокамерниками.

У Галины Ивановны Полосовой был сын, он вернулся с фронта без одной ноги и был человеком достаточно грубым. Любой небольшой конфликт мог вылиться в настоящую войну, если кто-то случайно задевал Костю, а задеть его было очень просто. Полгода назад умер старожил коммуналки, Тимофей Алексеевич, и вскоре в его комнату переехал Константин, а через месяц он привёл невесту Клаву. Влюблённые должны будут расписаться в конце мая. Клавдия была поваром в детском саду и обожала готовить выпечку, которой потом кормила всех соседей.

Также в коммуналке жил долговязый физик Денис Коваленко, семья Павловых, включающая жену Наталию, мужа Юрия, кота Бориса и пятилетнюю Анечку, ну и, конечно, сам Сергей со своей любимой бабушкой Ксенией Александровной. Это была добрая, милая, интеллигентная женщина, обожающая театры и выставки. На её долю выпало очень много бед, о которых она не любила рассказывать, но Сергей, когда был помладше, то и дело пытался узнать у неё что-нибудь о былых временах.

Ксения Александровна была мудрой женщиной, никогда не дававшей волю тем чувствам и эмоциям, которые считала недостойными, а ещё она всегда говорила внуку: «Ты ничем не хуже прочих. Даже думать не смей». При этом она так хмурила свои идеальные брови, что Серёжа действительно не смел. А ведь повод для того, чтобы считать себя хуже других, у Беляева был – его отец был расстрелян, как «враг народа», в кровавом тридцать восьмом. Почему именно – парень не знал. И чем он старше становился, тем меньше ему хотелось это узнать. Всё больше становилось желание отречься от всех тех ужасов, которые принесла война. После великой Победы, ему, как и другим молодым людям, просто хотелось жить…

Но от прошлого не убежать. Его нужно принять, с ним необходимо подружиться. Когда в жизни Беляева возник Демидов, это прошлое коснулось его своими холодными пальцами. Дмитрий недвусмысленно дал понять, что в курсе не только его «декабристских» посиделок в том самом тайном обществе, он ещё и намекнул, что в курсе судьбы Алексея Стеклова, его родителя. Это был контрольный выстрел.

Получалось, что теперь судьба Сергея во многом зависела от него самого, от его слов и поступков. Жажда жизни была слишком сильна, Беляев не хотел заканчивать её сейчас, в это чудное время всеобщего счастья. Пусть это было горькое счастье, сопровождающееся восстановлением промышленности, экономики, городов, это было счастье народа, общее и заслуженное счастье.

«И что ты мне предлагаешь, Боря? Устроить бунт, убежать на край света и ждать, когда за мной придут? Это полковник НКВД! Ты только вдумайся в эти слова!» – подумал Сергей, садясь на край кровати. Пожалуй, в стране никого не боялись так сильно, до дрожи в коленях и мокрых штанов, как энкавэдэшников. И эхо тридцатых ещё звенело на широких улицах и проспектах.

Храбрецов, которые бы открыто в чём-то обвиняли власть, было немного. А если такие и находились, то столь же быстро исчезали, и их никто и никогда больше не видел. Вести подпольную деятельность было проще, а ещё проще – порицать других и считать, что «А вот я бы…».

Сергей честно признался самому себе, что боится и не хочет разрушить свою жизнь. Смирился ли он со своим положением? Нет. Но и бездумно показывать характер – большая глупость, которая не даст ему свободу, но образует ряд новых проблем. Хотелось убежать от этого дефектного слова «проблемы». Просто пожить. Поэтому он и согласился на эти отношения.

Беляев сам не заметил, как прилёг на кровать, касаясь одной ногой пола. Мысли о собственной тактике и судьбе слишком сильно завладели его разумом.

В последние дни Серёжа часто задавался вопросом: «Почему он, вообще, выбрал именно меня?», но не находил ответа. Для него оставалось бесконечной загадкой всё, что происходило в голове Дмитрия. Беляев видел что-то очень пошлое в настырном желании полковника обладать им, но он не мог позволить себе вопросы, которые вертелись на языке. Было глупо рассчитывать на откровенность со стороны мужчины. Сергей не мог и не хотел ему доверять, потому что страх сидел в груди, и время от времени трепетал.

Серёжа уснул. Ему снилась идеально вымытая улица, асфальт блестит, по нему шумно шагают колонны молодёжи с гвоздиками в руках и с красными платочками на шеях. Все улыбаются, все счастливы, а где-то поодаль гремит военный оркестр.

А потом яркая картинка исчезла, и Беляев увидел высокий белый потолок. Сморгнув, он привстал на локтях и с трудом, но сообразил, что спал. Из глубины квартиры раздалось какое-то шуршание, и Сергей порывисто поднялся. Потирая сонные глаза, он вышел в коридор и, запнувшись о свой чемодан, прошёл на звук, доносящийся из гостиной.

У стола стоял Демидов. Он снял китель и повесил его на спинку стула, после чего посмотрел на Беляева. У мужчины был тяжёлый и пронзительный взгляд, и Сергей, глядя в тёмно-карие глаза, всегда думал, что именно такой взгляд и должен быть у чекиста – наверное, хорошо помогает на допросах.

– Разложи свои вещи. В спальном шкафу правая половина полностью свободна, – сказал Дмитрий спокойным, не несущим никакой угрозы, голосом.

– Вы хотите, чтобы я… тут остался? – неуверенно спросил Сергей, хватаясь за дверной косяк и начиная царапать его пальцем.

– Ты проницателен.

– Но я… я же…

– Что? – Дмитрий неспешно сел за стол и уставился в светлые глаза парня.

– А как же бабушка? – тихо спросил Беляев.

– Ты можешь ей позвонить. И ездить к ней тебе никто не запрещает, – Демидов говорил с Сергеем так, как разговаривают учителя с туповатыми учениками. В голосе звучала почти отеческая терпеливость.

Беляев закусил правую часть верхней губы, продолжая водить пальцем по дверному косяку. Дмитрий какое-то время молча наблюдал за ним, затем указал подбородком на стул напротив.

– Сядь.