Кристиан Лав - Московский мажор

Надо взять у мачехи коробку с таблетками. У нее там должно быть что-то поинтереснее чем пачка парацетамола, который лежит у нас на все случаи жизни в ящике со специями.

Рука потянулась к ручке двери и надавила. Медленно и с особой осторожностью, я приоткрыл дверь в отцовскую комнату. Сердце с каждым ударом билось все быстрее. Когда мама была жива, я безбоязненно заходил в их с отцом комнату. А потом все изменилось. Мачеха запрещает без разрешения заходить к ним. Боится, коза, что я украду у нее что-нибудь.

Как будто я когда-то у нее крал. Да и что у нее там воровать? Прокладки?

Ладони начали потеть и мне хотелось вытереть их об халат, но они прилипли к двери. Я как будто слышал, как чей-то голос подталкивает меня. Он настойчиво убеждал, что это решение всех моих проблем. А также это принесет всем истинное счастье, но я должен быть сильным и не сломаться. Просто сделать это.

Звук поворота ключа в замке заставил меня захлопнуть дверь. Я выпрямился и, за пару шагов, преодолел расстояние до своей комнаты. Забрался на кровать и натянул одеяло на голову.

Неужели эти бесчувственные твари вернулись? А ведь я был почти готов зайти в их комнату. Еще несколько минут и у меня была бы в руках заветная коробка с лекарствами, которую мачеха прячет где-то у себя.

− Он, наверное, спит, − послышался недовольный голос мачехи. – Ты мог бы с ним поговорить. Вчера он пришел пьяный. Что потом?

− А ты сама не можешь ему сказать? – отец явно был раздражен.

− Хочу тебе напомнить, что это твой сын.

− Ты сейчас опять будешь упрекать меня, что я плохо воспитываю своего ребенка? − отец сегодня был явно не в настроении. − Если тебя не устраивает мой сын, роди своего! Давно уже пора!

− Ты же знаешь, что я не могу, зачем ты так?! − закричала мачеха. − Какой же ты…

Раздался хлопок двери, и в квартире воцарилась тишина. Снова мачеха плачет. Я слышу, как она пытается задушить эти рыдания. Мои же глаза остаются сухими. Мне ее не жаль. Она посмела посягнуть на то, что принадлежало матери. И она сделала отца таким черствым.

Их семья – это что-то! Настоящие садисты. Эмоциональные садисты, полные жестокости и эгоизма. Она такая же, как и ее брат. И меня так раздражает, что я постоянно зацикливаюсь на тех моментах, когда он целовал меня и ласкал. Хотя, я дал себе обещание просто забить на это.

Где-то завибрировал телефон. Я еле отлепил от себя мокрую подушку и прислушался. На дисплее я обнаружил незнакомый номер.

− Слушаю?

− Вчера ты случайно прихватил мои письма из ящика. Будь добр, принеси мне их.

− Прямо сейчас? – ничего лучше я не нашел, как спросить это.

− Да. Жду в твоем подъезде.

Разговор окончен. Я минут пять смотрел на телефон, недоумевая. Откуда-то этот человек узнал, что я вчера взял его письма, он следил за мной? Но ведь там никого не было… Посмотрел по камерам?

Его письма лежали у меня в кармане брюк. Я взял их и уже рванул к двери, но вовремя вспомнил, что не одет. Накинув первое попавшее, я приоткрыл дверь, надеясь не застать мачеху в коридоре. Будто услышав мои мысли, она приподнялась с колен и ушла в свою комнату.

Я прокрался к входной двери и, как можно тише и быстрее, вышел из квартиры. В подъезде никого не было, и тогда я выглянул на улицу. Неподалеку была припаркована белая машина. Через лобовое стекло я увидел его черные волосы. Сегодня они не были уложены, а свободно падали на лоб. Заметив меня, он вышел и непринужденной походкой направился ко мне. Но мне казалось, что его непринужденность была напускной. Его глаза осматривали улицу, цепляя каждую деталь.

− Вчера ты неплохо повеселился, правда? − с ехидной ухмылкой заговорил он.

Вчера? Я напряг свои мозги. Не может быть!

− Ты даже не помнишь, что я отвозил тебя домой? – Эдвард поцокал языком и покачал головой. – И как тебе родители позволяют так напиваться? Тебе восемнадцать-то хоть есть?

Я протянул ему мятые письма, желая, чтобы этот самоуверенный эгоист побыстрее свалил от меня.

− Как ты меня нашел на пустыре? – наконец спросил я.

− Залез в твои соцсети, − он пожал плечами, как будто это было в порядке вещей. – Ты неплохо фотографируешь всякую рухлядь и развалины.

Мажор развернулся и сев в машину, уехал, оставив меня, с открытым ртом, стоять у подъезда. Какого черта?! Что значит, залез в соцсети?! У меня на столе включенный комп был! А мачеха значит, позволила ему посетить мою комнату. Интересные дела! В ее комнату заходить – табу, а моя, значит, проходной двор?

Я побежал наверх. Мне надоела эта чертова тварь, считающая меня пустым местом и нахлебником. Это она приперлась в нашу семью! Это ей не место в нашем доме!

− Эй! − я не мог назвать ее мамой, или как-то еще. Всегда обращался к ней “эй”, чем сильно ее нервировал.

− Кто-то проспался? Хорошо погулял? − вытирая слезы, прошипела она. Видеться со мной и уж тем более разговаривать, желания у нее явно не было.

− Ты пустила своего брата в мою комнату? Как ты могла разрешить ему? – заорал я на весь дом.

Мачеха с интересом посмотрела на меня.

− Эдвард сказал, что ты взял у него важные письма и они ему срочно понадобилась. Поэтому я впустила.

− Он рылся в моих вещах!

Я была зол. Настолько, что начал кричать на мачеху, не думая о последствии.

− Не надо было у него ничего воровать. Сколько раз тебе говорить, воровать – это плохо.

С этими словами она развернулась и ушла к себе.

− Какого черта в твою комнату заходить нельзя, а в мою ходят все, кому не лень! – крикнул я вслед.

− В комнате приберись, вечно у тебя там срач, − недовольно проворчала она. − Был бы ты моим сыном, я с тобой поговорила бы по-другому! Отец тебя совсем распустил!

− Был бы твоим сыном?! Да упаси боже, иметь такую мать!

Она что-то писала в телефоне и, казалось, не обращала на меня внимание. Но после моих слов она словно застыла.

− Ты никогда не смогла бы быть моей матерью, потому что ты никого не любишь, − пробормотал я еле слышно. – Тебе же до меня и дела нет!

Злость и обида бешено неслась по венам, требуя, чтобы ее выпустили. Хотелось перебить всю посуду в доме, пройтись ножом по кожаному дивану, оторвать от стен семейные портреты и сжечь их дотла. Избавиться от иллюзии идеальной семьи, в котором не было места для меня.

Зная, что не получу ответы на свои вопросы, я вернулся к себе. Мысль о том, чтобы уйти из дома, с каждым разом, становилась разумнее. Так продолжаться не может. Мне вот-вот исполнится восемнадцать, и я тогда, на полном основании, могу уйти из этого дома. Но до этого мне придется терпеть это скотское отношение к себе и не сломаться. Эдвард раскрыл меня. Убил мою скорлупу. Теперь я снова безоружен перед жестокостью этого мира. И моя псевдо-семья уже начинает потихоньку заколачивать гвозди моего духовного гроба.