Даниил Яковлев - Джексонвилль – город любви

«С Горбенко станется, а с Пинчука младшего, так, тем более», – пока Василий Григорьевич живописал все горбенковские подлости девятивальной кистью Айвазовского, Федор Петрович ненадолго погрузился в воспоминания о судьбе Пинчука старшего, оценивая возможную силу ненависти, которую его отпрыск мог затаить против него, Федора Петровича Кольцова.

Пинчук старший был когда-то директором Джексонвилльского рыбокомбината и во времена начала кольцовской партийной карьеры считался очень крутой шишкой. Он был лично хорошо знаком с престарелым Генеральным секретарем еще по днепропетровско-молдавскому периоду, был вхож в самые высокие кабинеты на Старой площади, поэтому свысока относился не только к хозяевам города и области, но и к республиканскому руководству. Рыбокомбинат в Джексонвилле был на положении государства в государстве, и никто даже подумать не мог, что этому когда-нибудь может прийти конец. Случилось же это почти сразу после прихода к власти Андропова и неожиданного падения Щелокова – любителя пряной джексонвилльской рыбки горячего копчения и тоже доброго приятеля Пинчука старшего. КГБ, получив высочайшее соизволение, в считанные недели под орех разделало рыбокомбинат и почти все его руководство во главе с товарищем Пинчуком, членом ЦК Компартии республики, членом бюро Южногорского обкома партии, дважды Героем Социалистического Труда. На следующее утро после ареста Пинчука и без того растревоженные проверками и ревизиями работники рыбокомбината просто офонарели, когда вместо бюста, воздвигнутого в честь получения второй звезды их директором, на площади, возле проходной комбината, остался торчать только гранитный постамент со следами свежеотодранных позолоченных букв: «Пинчук Михаил Илларионович».

Конечно, что могло тогда зависеть от Кольцова! Исключение из партии старшего Пинчука уже было предрешено самим фактом его ареста, но как инструктор обкома, курировавший Джексонвилль, молодой Кольцов стал одним из технических исполнителей воли высшего партийного руководства, а поэтому для близких Пинчуку людей воплощением враждебных сил, лишивших их всего в этом мире. Видимость непосредственного участия Федора Петровича в падении Михаила Пинчука создавало еще и то, что Кольцов был зятем первого секретаря Южногорского обкома партии, который давненько точил зуб на строптивого директора Джексонвилльского рыбокомбината. Федор Петрович не был уверен, что Сергея Пинчука, который был тогда подростком, посвящали во все хитросплетения интриг вокруг ареста, следствия, суда и последующего расстрела отца, но россказни Кормыченко заставили заработать фантазию Кольцова, и теперь он был почти уверен, что едва заметные хитроватые усмешки Сергея, недобрый прищур глаз, а самое главное, настойчивые приглашения посетить «Бригантину» минувшим летом были совсем неспроста. «Щенок – орудие, но и сам он вполне мог затаить обиду за позор и смерть отца, за конфискацию всего семейного имущества, за свои бедствия и лишения в юности, поэтому порученную гадость мог выполнять с особым рвением. Черт, а я сегодня утром расшаркивался с ним на вокзале. Он еще, кажется, предложил, чтобы Игнат с его сестрой вечером в клуб, в… как их там… «Морские просторы» поехали. И мы с Аллой согласились, идиоты, теперь отказываться нельзя, Пинчук может заподозрить что-то неладное… Хотя, все эти приглашения могут оказаться обычным трепом… Но впредь осторожность не помешает, надо сказать и Алле, и Игнату. А дочурка старого Пинчука все-таки хороша! Это же надо – сострогал такую конфетку в шестьдесят лет! И на меня она смотрела даже больше чем заинтересованно», – и, как ни странно, с этого момента мысли Федора Петровича, несмотря на всю его озабоченность возможными происками Горбенко, потекли в совсем другом – самодовольно-эротическом русле, и никакие усилия Василия Григорьевича не смогли уже вернуть Кольцова к прежним тревожным мыслям. Собственно говоря, он перестал думать головой и перешел к мыслительной деятельности совсем другим местом. На все вопросы Кормыченко он отвечал автоматически, невпопад и совсем не то, что хотелось бы услышать мэру.

Василий Григорьевич с удивлением почувствовал, что по абсолютно непонятным для него причинам, в тот момент разговора, когда страх Кольцова перед разоблачением в грязных шашнях на «Бригантине» оформится в определенный результат, а именно, – решимость помочь ему в серьезной борьбе с Горбенко, Федор Петрович вдруг перестал реагировать на придуманные им уловки. Никакие ухищрения не помогали. Кормыченко, несколько раз попробовав особенно жестко надавить на психику Кольцова, не получил желаемого результата и вынужден был спустить разговор на тормозах. На счастье, в дверях уже пару раз показывалась испуганная секретарша, молодая, миловидная женщина с наивным лицом телки, укушенной в задницу слепнем. Она заговорщически пыталась делать Кормыченко какие-то китайские знаки через щелочку, и когда дверь приоткрылась в третий раз, Василий Григорьевич с деланным недовольством воспользовался удобным моментом:

– Ну, что у вас там опять стряслось? Я же сказал: ни с кем, ни для кого!

– Василий Григорьевич… – робко начала секретарша.

В это время Кольцов очнулся от своих сексуальных грез.

– Право, Василий Григорьевич, не стану я тебе мешать. Еще вечером встретимся, поговорим, – и Кольцов встал из кресла.

«Как же, поговоришь с тобой у Фаины вечером! Небось, налижешься до полусмерти! Ладно, раз уж ты все равно с крючка соскочил, на хрена ты мне здесь сдался! Ну, ничего, нужно тебя напугать по-настоящему, найдем способ, напугаем! Все равно я тебя заставлю мне помочь, хочешь ты этого или не хочешь!».

– Вот, всегда ты так, Вера, встрянешь, сколько тебя учить! Ты уж не взыщи на них, Федор Петрович, все – деревня неотесанная! Чего стоишь, выйди! Я сейчас! Посиди еще, Федор Петрович!

– Нет, Вася, спасибо. Знаешь, пройдусь, вдохну вашего, – на секунду Федор Петрович запнулся, а потом решительно закончил, – нашего воздуха морского.

Василий Григорьевич широко и понимающе улыбнулся:

– Нет проблем, только не задерживайтесь, в шесть я заеду.

Для Кормыченко все было яснее ясного: «Сейчас закатится наш Федор Петрович к Зое, как-никак, давно не виделись… недели две, кажись, шуры-муры, ну не целоваться же им взасос вечером при Алле! Хотя я Федора никак не пойму, чего это ему вздумалось опять Зою подрючить? Ну ладно, тогда, по молодости. Да и Зоя была баба в соку – в самый раз, то, что надо, ничего что старше, это для молодого мужика очень даже интересно! Ну а теперь то что? И стоит же у него хуй на пенсионерку!».

Кольцову было безразлично, что подумает Кормыченко, в конце концов, их отношения с Зоей никогда не являлись для Василия секретом. К тому же, Федор действительно собирался зайти к ней, но для Кольцова это был не просто, и не столько поход налево, к старой во всех смыслах любовнице, ему предстояла еще одна встреча с прошлым, сладостные и болезненные воспоминания о котором он так лелеял несколько последних месяцев. Это также могла быть и встреча с будущим, здесь в Джексонвилле, будущим призрачным и неопределенным.