Ева Миллс - Ева. Книга 2

Лежа поверх свежих отельных простыней – домашние почему-то никогда так не хрустят – я никак не могла уснуть. Кондиционер приятно охлаждал обнаженную кожу, воздух щекотал нос изысканной комбинацией ароматов, призванной создавать впечатление ненавязчивой роскоши. Но меня запах слегка раздражал. Я, играясь, разобрала его на составляющие: чувственный инжир, терпкий бергамот, удушливый жасмин и холодная фрезия тонко переплетались, будоража кровь непонятным волнением. Действительно дорогой букет.

И отель дорогой.

Слишком, неоправданно дорогой.

Мы не можем себе такой позволить.

Эта мысль вызвала очередной приступ головной боли.

«Признай, Ева, что тебе просто не хотелось сюда приезжать» – мой внутренний голос в последние годы подозрительно приобрел интонации Голда, что никак не улучшило моего настроения. Встав с кровати, я подошла к вызывающему панорамному окну, ведущему на террасу с бассейном. С ума сойти, я как в тех фильмах про золотую молодежь, могу поплавать голой в собственном бассейне! В отеле в Каннах!

Тьфу.

Мои братья свои в этом месте. Успешные продюсеры. Вертятся в киноиндустрии более двадцати лет, с тех пор как закончив школу, уехали из дома. Им положено тут быть: по работе, по статусу. По образу жизни. Но мы с Маризой…

Где же должны быть мы?

Я не злилась бы так, если бы знала ответ.

Обещав родным и самой себе, что к лету определюсь, в действительности в начале мая я все так же висела в воздухе, как и три месяца назад, когда мы, поспешно продав дом и закинув в старый скорп огромный полупустой чемодан, отправились куда глаза глядят, провожаемые лишь сдержанно-неодобрительными взглядами родителей и Ронни. Даже сейчас я не смогла сдержать улыбки при воспоминании об этом. При всей своей рассеянности я никогда не была подвержена безрассудным поступкам, но всегда буду рада, что рискнула совершить этот.

Мы побывали везде. Первым делом в Акадии, как и собирались. Потом направились в Нью-Йорк – каждый американец хоть раз стремится попасть в Нью-Йорк. Планировали пробыть выходные, но покоренные шумом и динамикой никогда не спящего города, задержались. Все эти места, которые до сих пор видели лишь по телевизору: Манхэттен, Центральный парк, Вест-Сайд и Нижний Ист-Сайд, Бродвей, Статуя Свободы, Бруклинский мост… Смутное чувство толкало меня вперед, и мы, спустя неделю все равно уехали, но уезжая, обе чувствовали тоску. Как хорошо было бы остаться. Мариза, задумчиво рисуя на стекле автомобиля узор, проронила: «Я буду жить здесь, когда вырасту», а я промолчала. Пусть сбудется.

Двигаясь по трассе I-80, через шесть часов мы прибыли в Буффало, смотреть на Ниагарский водопад.

Дальше было легче. Мы приезжали, устраивались на ночь, осматривали местность и задерживались сколько хотели, но никогда настолько, чтобы почувствовать, что начинаем видеть больше, чем положено простым туристам. Музеи Чикаго – Ботанические сады Денвера – Капитолий штата Колорадо – Парк Арки, Долина Монументов, Гранд Каньон, Зайон, Долина Смерти и Йосемити – мы двигались проторенными маршрутами, не выискивая сложностей, еле успевая менять пленку в фотоаппарате. Мне понравилось в Сан-Франциско, Маризе – в Диснейленде. Лос-Анджелес покорил нас обеих. Думали зависнуть в Майами, но почему-то не прижились, и, спустя 43 дня с того момента, как выехали из дома, оставили машину на платной стоянке – хотели продать, но не смогли, вдруг захлебнувшись в тоске и ностальгии к этой древней развалюхе, и улетели в Париж.

Европа ошеломляла. Все в ней было не таким. Более медленным, и старым, но при этом очаровательным и исполненным обаяния. Была середина марта, в Париже было холодно, но нам это не мешало. Смешиваясь с толпами людей, мы терялись на улицах, счастливые и спокойные.

Те дни я жила для Маризы, полностью посвящала себя ей. Мы бродили только вдвоем, смеясь, мечтая и разговаривая, и я не уставала удивляться, какой талантливый, рассудительный и прекрасный у меня ребенок. Я не перестану винить себя за тот год, в который забросила ее, и в далеком будущем. Лишь только у нее случатся неприятности, я всегда буду связывать это с тем, что когда-то в нужное время не додала ей чего-то важного, того, что возможно, помогло бы ей не совершить ошибку, не навредить самой себе… Она никогда об этом не узнает и в самоуверенности молодости будет считать, что лишь сама несет ответственность за свои поступки. Мы все так считаем, пока не становимся родителями. Я задумывалась, так же ли все и у Элены с Джеком, корят ли они себя за то, что я оказалась на другом континенте, без дома, без планов на будущее, связанная с миром лишь ребенком.

Когда-нибудь я их спрошу.

Позже.

Я приходила в себя копотливо, шаг за шагом. Проявлялись цвета, ночи несли отдохновение, по утрам просыпалась медленно, но не разбитая, с улыбкой ожидания нового дня. Понемногу вернулись запахи, и я впитывала неповторимые ароматы городов, как до этого – людей. Майами пропитался солнцем и розами, личи и влагой. Париж остро пах цветущими каштанами, кофе, выпечкой, духами и мочой.

Вдруг стали ярче краски и мир стал чище, теперь он дышал надеждой и весной, робко, вздрагивая от порывов резкого ветра, но все равно расцветал.

Книги я слышать перестала. Однажды, поддавшись моменту, зашла в букинистическую лавку и под подозрительным взглядом хозяина провела рукой по полке. Ничего. Это меня устраивало.

Больше всего нам понравилось в Испании. Заехав поставить очередную галочку, мы вдруг упали на якорь в Севилье, сняв на месяц небольшую комнату у приятной пожилой семейной пары. Что-то было в этом старинном городе, построенном маврами, что пленяло, требовало остаться, остановиться, врасти. В Севилье нет моря, лишь река Гвадалквивир разделяет город по всему периметру на две части, но нам не мешало. В апреле в Андалусии еще холодно и купаться – не самый лучший выбор. Мы попали как раз на празднование Пасхи, в дни, когда улицы испанских городов перекрываются ради театральных представлений и шествий, каждое их которых имеет свой день и маршрут. Не особо религиозные, мы, тем не менее, с удовольствием присоединялись и проходили по длинным извилистым путям в сопровождении тысяч людей в Назаретской одежде, становясь частью толпы, невидимыми и не принадлежащими себе. Свободными.

Карандаш Маризы в те дни так и летал, блокнот за блокнотом наполнялись зарисовками: священники, танцовщицы фламенко, тореадоры и мост Аламильо – все находило отражение в ее путевых дневниках. Сделанные детской рукой, эти рисунки были талантливыми и мне осознавать это было радостно и мучительно. Мучительно потому, что всегда будет напоминать о том, от кого ей достался этот удивительный дар. Сама я ничего не писала, но порой подмечала, что слова в моей голове выстраиваются в мысленный ряд, еще не готовые рассказать обо всем, но уже пробудившиеся. Вечерами, ловя звуки музыки, доносящиеся с набережной, я непроизвольно отбивала ритм каблуком, поддавшись колдовству испанской гитары. Но не пела.