Аноним - Девственная любовница. Между «Жюстиной» и «Лолитой»

По причине близорукости он носил пенсне. Глаза у него были голубые. Ногти он немилосердно грыз. Лет десять назад он заболел каким-то мистическим недугом и исхудал до такого подобия скелета, что все решили, будто он уже не жилец на этом свете. Сам он неопределенно говорил о некой почечной болезни. Потом он странным, на мой взгляд, образом оправился и прибавил в весе.

Все эти годы я виделся с ним так, как один светский человек встречает другого, и думать не думал о его личной жизни.

Он частенько звал меня к себе в гости в загородный дом в местечке Сони-сюр-Марн, которое, как всем известно, расположено в двадцати минутах езды на поезде от Восточного вокзала Парижа, однако я вечно отказывался под каким-нибудь благовидным предлогом, поскольку всегда очень стеснялся новых знакомств и уж если чего терпеть не мог, так это врываться в чужие дома. Однако в 1895 году, заразившись манией иметь и выращивать собак, я обзавелся отличным пометом фокстерьеров, а потому поинтересовался у г-на Арвеля, не откажется ли он принять шестимесячную сучку, обещавшую стать шикарным зверем. Он был явно рад такому предложению, заявив, что давно хотел собаку, которая бы охраняла его поместье, и пригласил меня заглянуть к нему на ланч вместе со щенком, которого я окрестил Лили. К своему удивлению я обнаружил, что дом моего друга носит название «Вилла Лилиан», вырезанное в камне возле ворот. Имени Лилиан, или Лили, суждено сыграть важнейшую роль в моей жизни, поскольку мою возлюбленную – ибо у меня, как и у любого парижанина, есть возлюбленная – тоже звали Лили. Эта последняя занимает в моем повествовании место весьма незначительное, так что пока я и вовсе не стану о ней упоминать.

Однако перед вами история моей любви, и я хочу представить её вам незамедлительно, тем более что я умираю от желания описать её внешность. Перо мое двигалось медленно, пока я пытался воскресить в памяти грузную, мрачную и безрадостную фигуру моего хозяина, теперь же я не могу за ним угнаться; пульс мой учащается, сердце колотится, в то время как я прилагаю неимоверные усилия к тому, чтобы дать хотя бы некоторое представление о чертах лица и манерах девочки, которой было суждено подарить мне малую толику наслаждений и причинить бездну страданий.

Звали её тоже Лилиан. Она была резко выраженной брюнеткой; с первого взгляда вы едва ли назвали бы её хорошенькой. Однако она буквально олицетворяла собой экспрессию, и когда радовалась, то личико её, раскрасневшееся в пылу беседы, было очаровательно. Внешность её следовало бы сравнить с незавершенным эскизом: черты были правильными, если рассматривать их по отдельности, однако им не хватало законченности и сглаженности. У неё были прекрасные глаза, выразительно-карие, огромные и влажные, как у умной собаки, с длинными ресницами и симметрично расположенными густыми черными бровями. Во всем этом безошибочно угадывался признак ревнивости, поскольку брови образовывали над резко очерченным и, пожалуй что, несколько длинноватым носиком сплошную дугу. Остренький подбородок свидетельствовал о решительности, однако эта исключительная в своем роде девочка обладала замечательным ртом, который не мог не привлекать к себе внимание наблюдателя мужского пола и который находился в удивительной гармонии с остальными чертами лица.

Он был удлиненный и большой, а полные губки, казалось, не ведают покоя. Все её чувства, все тайные порывы её души обнаруживали себя в постоянном волнении этих двух розовых подушечек.

Иногда уголки рта приподнимались, показывая бусинки хорошеньких белых зубок, остреньких, как у волчонка, а их жемчужная эмаль контрастировала с блестящим кармином губ, которые она всегда покусывала или облизывала кончиком язычка. Её чувственный рот казался жестоко-алой ранкой, перечеркнувшей темно-оливковый оттенок лица. Иногда эти странные губки поджимались в неуловимо быстром приливе недовольства; или приоткрывались, словно втягивали упоительные глотки воздуха, а то и вовсе замирали, моля сладострастного любовника о белом жаре обжигающего поцелуя. Сердясь, она становилась положительно безобразной: вокруг глаз образовывались черные круги, придававшие ей вид мрачности; кожа приобретала тусклый синеватый оттенок, а таинственные губки делались решительно фиолетовыми.

Она обладала изумительной копной превосходных, иссиня-черных волос, и будь у неё за ушком алая роза, а на хорошенькой головке мантилья – вот вам живой образ мастерицы сигар из Севильи, чему, собственно не стоит удивляться, поскольку в венах её текла испанская кровь. Роста она была среднего; худенькая, безгрудая, но при этом линии её фигурки отличались совершенством, без малейшего намека на угловатость. Талия у неё оставалась естественно узкой, тогда как бедра и вся нижняя часть были хорошо развиты. Она отличалась быстротой и ловкостью манер, притом имела приятный голос и обладала даром непринужденного поведения в обществе, отчего люди, оказавшиеся в её компании, испытывали истинное наслаждение. По-английски она говорила с легким акцентом, что придавало ей дополнительное очарованье; образование она получила отличное и как на английском, так и на французском писала с очень незначительным количеством ошибок. Она была обучена ведению домашнего хозяйства, умела шить и кроить платья, немного готовила, но слава Богу, ничего не смыслила в музыке, так что хотя предметом гордости на «Вилле Лилиан» являлся рояль, когда я впервые познакомился с девочкой, она могла разве что теребить его да и то одним пальчиком. У её папа имелись некоторые теории насчет обязательности для юной леди самой зарабатывать себе на жизнь, и потому он на несколько лет поместил дочь к Мирьё, что на Рю де ля Пэ, в известное заведение, где шились женские головные уборы. Там Лилиан получила профессию модистки и мастерила шляпки и капоры для состоятельных bourgeoises 1 1 bourgeoises /фр./ – мещанки Сони и жен ушедших на покой торговцев, населявших летом особняки и chateaux 2 2 chateaux /фр./ – замки сонного городка; в подчинении Лилиан было несколько работниц, трудившихся в садовой беседке, а сама она считалась выгодно занятой в часы досуга до тех пор, пока в один прекрасный день не появится легендарный суженый и не увезет её с собой, чтобы она нарожала ему строго ограниченное количество детей и стала примерной супругой. Однако этим чаяниям не суждено было сбыться.

В мой первый приезд на «Виллу Лилиан», состоявшийся в середине мая 1895 г., я был принят с большой сердечностью. Сучка явно понравилась и месье, и мадам, и мадемуазель.

Должен сразу же заметить, что г-н Арвель женат не был, и особа, руководившая его домашним хозяйством, приходилась ему вовсе не супругой. Это была невысокая, полная француженка лет сорока пяти, насколько я мог судить, с красивыми глазами, черными волосами и жемчужными зубами, которые унаследовала её дочь, Лилиан. Она была очень простой и необразованной, однако являла собой великолепный образец французской домохозяйки средней руки, обладая всеми достоинствами и недостатками галльской крестьянки. Она отличалась безмерной бережливостью, скупостью, была противницей пыльных углов и беспорядка и божественно готовила. Думаю, что Эрик Арвель, будучи обжорой, полюбил её за те яства, которые она имела обыкновение ставить перед ним на стол. Для неё было величайшим наслаждением смотреть, как он жадно ест, а всем гостям приходилось набиваться до отвала, чтобы только сделать ей приятное. Она была довольно ушлой, хитрой и вспыльчивой. Кроме дочери, у неё имелся сын, Рауль, который был на два года младше Лилиан, однако рос он в Англии, и мне был суждено повстречаться с ним лишь три года спустя.