Дмитрий Власов - Ведьма из Бэйля

Она сгорбившись слушала его слова и лишь было видно при свете костра как грудь ходит ходуном под тесным кожаным нагрудником. Распущенные волосы скрывали лицо, но когда девушка повернулась к нему, он увидел два красных уголька, не имевших ничего общего с глазами человека. Волны ярости изливались из этих глаз, окутывая целиком и парализуя волю. Ной удовлетворенно хмыкнул.

«Вот оно, твое истинное лицо, ведьма. Да поможет мне солнце….» – подумал инквизитор и потерял сознание.

Мизгирь был старым пустынным волком. За годы наёмничества все его чувства и рефлексы приобрели схожесть со звериными, граничащими с непонятной магией. Он часто мог предугадать приближение жертвы еще до того, как появлялись любые явные признаки, чуял засаду не хуже койота, а в изобретательности ему позавидовал бы любой воришка из трущоб Ахиры. Услугами немногословного убийцы пользовались только очень состоятельные клиенты, которые готовы были платить огромные деньги за его работу, и он слыл одним из лучших в своем деле. Поэтому Мизгирь очень удивился, когда тот, кто пришел его убивать, практически материализовался у него за спиной, бесшумно и без суеты поставив точку в его цветастой биографии тонким длинным кинжалом. Пришелец аккуратно придержал оседающее тело, чтобы падающий часовой не издал ненароком лишних звуков, и Мизгирь поразился, какими заботливыми и участливыми были эти руки. Как будто его уложили на траву, извиняясь, что приходится оставлять его вот так умирать. Еще он отметил, что не упал в темноту беспамятсва мнгновенно, как поступил бы с часовым он сам в такой ситуации. При этом тело не чувствовало боли, но неотвратимость смерти была почему-то очевидна, голова была ясной и он с упоением впитывал свои последние звуки из этого мира. Хотелось помолиться луне, ярко сиявшей на ночном небосклоне, наблюдая за своими чадами, но в голове умирающего наемника роились лишь проклятия – скосив глаза, он видел, что лошади молодой ведьмы нет на месте.

Между тем, пришедший из тьмы все так же бесшумно обошел потухший костер и склонился над связанным пленником. Вынув кляп изо рта, он перерезал путы и дал знак не шуметь. Ной кивнул в ответ, и они вместе скрылись во мраке ночи.

Когда затекшие ноги перестали выть от боли, Ной остановился и жадно напился из фляги на поясе. Произошедшее не требовало комментариев, волкодав узнал снаряжение королевской гончей, а незнакомец не особо спешил представиться. Он лишь жестом поторопил инквизитора и уже через несколько минут они вскочили в седла двух превосходных скакунов, спрятанных в густом подлеске.

Рассвет застал их на лесной дороге, по которой они неслись галопом не жалея лошадей. Кони яростно хрипели, протестуя от такого с собой обращения, но всадники лишь яростнее пришпоривали скакунов, выжимая из животных все возможные резервы. Спустя несколько часов таких пыток на дороге показался церковный служка с парой сменных лошадей, и они быстро обменяли своих взмыленных коней на свежих, после чего продолжили дикую скачку. Зов теперь тянул его обратно, хотя столица была теперь ровно впереди. Голова оставалась ясной, а конечности слушались приказов, вопреки всем опасениям, что зов мог становиться нестерпимым по мере приближения к Кавирру, видимо, снадобья Ивора работали на совесть. Вскоре он увидел первые соборы, возвышающиеся над кварталами ремесленников и рыбаков.

Молчаливый спаситель указывал дорогу, и вскоре они остановились у ворот небольшой крепости, перекрывавшей дорогу в город. Их уже ждали.

Начальник эскорта, намного более мощного, чтобы быть просто сопровождением, разоружил Ноя и заковал его в кандалы. Гончая растворился в предрассветной дымке, а вновь плененный инквизитор под конвоем отправился в казематы Ордена. Петляя по темным коридорам вслед своим охранникам, Ной ощущал понятное чувство облегчения с одной стороны, и предчувствия чего-то неотвратимого и опасного с другой – так он всегда себя чувствовал перед встречей с Верховным. То, что его приняли сразу, без подобающих процедур и проволочек, говорило о том, что отец Вали встревожен не на шутку.

Священник в огненно алой мантии сидел за рабочим столом обычного писаря в одной из многочисленных комнат этого гигантского здания. Ходили легенды, будто были случаи, когда человек терялся и умирал в этом муравейнике коридоров и комнат, уходящих глубоко под землю. Когда стража ввела Ноя в покои, Верховный инквизитор Империи дал знак ожидать за дверью, а сам поднялся навстречу волкодаву. Преклонив колено, Ной поцеловал край мантии и, увлекаемый святым отцом, уселся в неудобное плетеное кресло напротив стола. Несколько минут священник внимательно изучал Ноя цепким колючим взглядом, после чего обратился к пленнику сухим и властным голосом:

– Начни свой рассказ с того места, как вы убили ведьму, сын мой. Хочу услышать все из первых уст, не опускаясь до подробностей. Поторопись, у нас очень мало времени.– он сложил руки в жесте молящегося, и выжидающе посмотрел на волкодава.

Как мог, сжато и четко, Ной рассказал о своих злоключениях, опуская казавшиеся маловажными детали. Во время рассказа святой отец не прерывал его, а лишь вглядывался в серые глаза собеседника, словно пытаясь отыскать в них истину. Когда же рассказ был завершен, старик откинулся в кресле и, после минутного раздумья, проговорил:

– Итак, прежде чем передать тебя дознавателям, я должен был увидеть все сам. В глазах твоих нет ни предательства, ни безумия, значит все то, что мне донесли ранее – ошибочно. Привезенный одним из гончих амулет уже отправлен книжникам, остается решить, как поступить с тобой. Но это уже – воля императора. Услышанное позволяет мне заключить, что ты опасен, а посему – ты будешь удерживаться в темнице до конца расследования. Прошу проявить смирение и во всем содействовать дознавателям. На этом окончим.

Звенящего кандалами Ноя увели стражники, а святой отец встал перед зеркалом, и, размышляя, вглядывался в глубокие морщины на своем лице. Он думал о том, что последние события могут круто изменить всю сложившуюся картину мира. А так же о том, как выгоднее предстать перед напором обстоятельств и сохранить целостность Ордена. При последней мысли уголок рта верховного священнослужителя дернулся в некоем подобии ухмылки. Он поправил головной убор и печально улыбнулся своему отражению. «Воистину, смутные времена грядут…» – подумал он. И глаза его при этой мысли стали холодными и пустыми, как омут озера Чед.

На третий день заключения пленник достиг нужного состояния. Отвары, которыми его поила стража по навету дознавателей, в сочетании с отсутствием еды быстро превратили упорного и бесстрашного воина в бормочущее чушь и пускающее слюни существо. После очередного осмотра лекарий наконец удовлетворился результатом, и пленника отвели в безликую серую комнату без окон. Из мебели в ней был стол и пара стульев, на один из которых и усадили безвольного волкодава. Спустя некоторое время в комнату ввели второго участника допроса – субтильного молодого юношу, обритого наголо и мало отличавшегося от Ноя по состоянию рассудка. Он был неимоверно худ, а закатившиеся глаза и впалые щеки делали его похожим на мертвеца. Поставив его позади стула рыцаря, стража возложила худые руки дознавателя на голову Ноя, и удалилась, оставив с ними лишь писца, который уселся за единственный стол. Процесс длился семь часов, и состоял из бесконечной череды бормотания дознавателя и скрипа пера, досконально фиксирующего видения книжника в мельчайших подробностях. Чувства, мысли, намерения и поступки – все читалось как в открытой книге, и заносилось в реестр дознания. Когда громкий шепот юноши дошел до того места, как Ноя отвели в сырую камеру крепости, писец позвал стражу. Обессилившего юношу уволокли на носилках, та же участь постигла и пленника. Писец аккуратно привел в порядок солидную стопку записей, после чего скрепил все это свой печатью и направился на доклад к Верховному инквизитору, уже дважды за сегодняшний день торопившему следствие.