Нэн Джойс - Прощённая

– Я не могу, – мотает головой.

– Прикоснись, или мне придётся тебе помочь. И тогда я уже за себя не ручаюсь. А сегодня мы должны ограничиться только теорией.

– Я даже не знаю как, – поднимает на меня растерянные глаза.

– Так, как тебя касался твой первый. Только если он тебя любил, и ты его любила.

Она сглатывает. Тяжело опускает взгляд. И проводит кончиками пальцев по отражению своей киски. Будто смахнула с водной глади тину.

Обессилено выдыхает.

– Не могу, – шепчет.

– Ты так выглядела, будто для тебя и это было смело, – я подбираю с пола её платье, и протягиваю девушке. – Будем считать, что на сегодня мы закончили. Ты можешь идти.

Она одевается, повернувшись ко мне спиной. Я жду в кресле, закинув ногу на ногу. Вожу пальцами по подбородку. И думаю о том, что может, и не стоит ничего менять. Алиса сделает головокружительную карьеру, если Власов её не испортит. Она сможет не просто ловко обманывать, симулировать чувства, обольщать и выдаивать всё, что захочет, из мужчины. Она сможет так сыграть в трагичную любовь, что ей сам дьявол поверит.

– Илья, – смотрит на меня через плечо. – Я должна позвонить маме. Она только недавно из больницы. Она очень расстроится, если я не позвоню ей перед сном. Вы сказали, что можно в Вашем присутствии.

– Из больницы? Ладно. Только мы договаривались на один звонок в день. И сегодня твой лимит уже исчерпан.

– Пожалуйста, – просит как у бога.

– Хорошо. Идём.

Я добираюсь с ней до кабинета. Открываю ключом дверь. И жду три минуты, пока она больше слушает, чем говорит со своей мамой.

– Спасибо, – возвращает мне телефон. – Спокойной ночи.

Алиса выходит бесшумно, неся в руках свои красные туфли.

Я звоню Владе.

– Как самочувствие, братишка? – она что-то жуёт в трубку.

– Приятного аппетита.

– Спасибо, – довольное хихиканье.

– Мне лучше. Определённо лучше.

– Похвали меня. Я это люблю.

– Спасибо, что привезла её мне. Ты – молодец.

– Для тебя я бы привезла таких хоть сотню. Но, сам понимаешь, были определённые параметры. Это ограничивало. И всё же мне как обычно повезло. Кажется, удача снова возвращается в нашу семью. Что с твоим проектом?

– Пустота, – отвечаю честно. – Я не могу ничего придумать, пока я здесь. Мне нужно выбраться.

– Всё только в твоих руках, Илюш. И ты сам это прекрасно знаешь.

– Я хотел кое-что уточнить. Про девочку. Она сказала сегодня, что её мама недавно была в больнице. И её подруга писала что-то про самочувствие. Там что-то серьёзное? Алиса очень переживает, что я ограничил её право на свободное использование телефона.

– Конечно переживает! Сейчас, подожди, – Влада молчит секунд десять, дожёвывая, шурша салфеткой у трубки, шумя мебелью. – Конечно, переживает. За хату. Чтобы её мать-алкашка со своими собутыльниками не спалила нищебродские хоромы. Мамаша была накануне в больничке, потому что к ней в очередной раз наведалась «белочка». Только маленькая тварь тебе в этом никогда не признается. Будет давить на жалость, придумывать благородные поводы. Так что ты держись.

– Хорошо, я тебя понял.

– Не выпускай её никуда. Мы так и не решили вопрос с Власовым. И, по ходу, не решим. Его ребята могут появиться из ниоткуда. Так что Алису из дома – ни на шаг. Выздоровеешь – пусть забирает и делает с ней, что хочет. Договорились?

– Договорились.

Даю отбой. Открываю ящик стола. Папка с информацией про Антона не дочитана на две страницы.

Евгения Плотникова, двадцать лет. Вторая девушка, которую Антон привёз к Власову. Тот держал её у себя полтора месяца. Мать искала якобы уехавшую в Европу на заработки дочь. Даже подавала заявление о пропаже. А потом Евгения вернулась. В отличие от первой девушки.

Влада меня, конечно, убьёт. Но я считаю, что будет не лишним мне лично пообщаться с этой Евгенией.

Я стою под душем и не смею прикоснуться к собственному телу. Как сегодня утром не хотела прикасаться к новой одежде в пакетах. Словно оно стало чужим. После этого непонятного и жуткого разговора в зеркальной комнате.

Мне словно дали сыворотку правды, и я готова была ответить на любой вопрос. Илья так разговаривал со мной, будто хотел мне добра, делал это из лучших побуждений. Так он выглядел, и таким был тон его голоса. И я не просто поверила, я на какое-то время стала ему доверять.

Пока он называл ту или иную особенность моего тела, которая говорила о моих интересах и предпочтениях, отражала мою жизнь, я слушала и искала сама. Маленький шрам под коленкой. Когда упала в детстве с велосипеда. Как жалел меня папа, и потом нёс домой, удерживая на одной руке, потому что во второй был велосипед. И я думала, какой он сильный. И гордилась, что он у меня такой. Пока папа был жив, я чувствовала себя в безопасности. Естественно, он никогда меня не бил. Он был добрым. И я очень его любила. Разве после такого воспоминания, вдохновлённого следом на теле, можно не относиться к этому телу с любовью?

Сначала Илья говорил о том, что я должна принимать своё тело. Не смотреть на него как на что-то отдельное от моей души. И мне это понравилось. Я уже стала осознавать их неделимость. Но его слова о том, что нельзя отдать своё тело взаймы, и считать, что это никак не тронет изнутри… Было бы справедливо, если бы я действительно была той, за кого он меня принимает. А на деле он разрушил мою спасительную иллюзию. Я внушала себе – что бы здесь не происходило за этот месяц, оно не повлияет на мои принципы и отношение к миру. Я не тешила себя надеждой, что мне не будет больно морально. Но я была убеждена, что меня это не изменит.

Ужин мне принесли в комнату. Он давно остыл. Я надавила ложкой на кусок яблочного пирога, тот пополз и разломался на несколько частей. Проглотила кусочек без аппетита.

Кто-то из прислуги разобрал пакеты, и теперь новая одежда заполнила целиком пузатый деревянный шкаф. Я стащила с вешалки атласную чёрную блузку с треугольным вырезом. Ткань приятно холодила кожу. Бельё заняло два ящика. Но пакетики были удобно разложены. И на этот раз я без труда смогла выбрать то, что больше всего было похоже на трусики, а не на искусно изрезанный кусочек кружева.

Я лежала в кровати на спине. Откинув одеяло. Но мне всё равно было душно. И от этого я не могла уснуть. Мысль о том, каким приятным будет прохлада из открытого окна, запах сада, и шум июльского ночного ветерка, заставила меня подняться.

Повернула ручку, и распахнула настежь широкое окно. В комнату полился запах доцветающей липы, наливающейся соком травы, и садовых роз. Всё так, как было в первый день здесь. Только теперь темно.

Я уже шла к кровати, когда шум за окном накрыл меня оцепенением. Сбивчивое дыхание. Стон. Шорох шагов. Снова стон. Больше похожий на предсмертный рык раненого животного. Но там был человек.