Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Через тридцать пять страниц она устала от океана. Слишком рано, по моему мнению. Тяжело дыша, разбрызгивая вокруг соленые капли, она бесшумно упала на песок рядом со мной, радостно улыбаясь, как будто вернулась с удачно завершившегося, не предложившего изнасилования свидания. Несколько капель попали и на книгу, буквы расплылись, отравленные пренебрежением, удрученные изменением смысла, потерей порочной связи с прочими. Растерянно кривя губы, я смотрел на них, став свидетелем гибели мира, ничего не способный предпринять в связи с тем, не имея возможности ни остановить ее, не желая даже потворствовать ее увлечениям. Отложив книгу подальше от девушки, дабы предотвратить дальнейшее уничтожение, я сложил на груди руки, я вздохнул, пытаясь справиться с раздражением, вызванным прежде всего тем, что мы проводили время так, как было то ей угодно. Мокрые волосы, потеряв пышность свою, обвисли над ее лицом, белые песчинки и обрывки красных водорослей застряли в них икринками усталого конфетти. Улыбчивая утопленница, она сидела, перебирая руками пьяный шепот песка, прилипавшего к ее пальцам, превращая их в свидетельство редкой и нескромной болезни, забиравшегося на ее ноги, разбредавшегося по бедрам в стремлении полностью подчинить себе девичью неуступчивость. Вытянув придавленную моей ногой пластиковую бутылку, она сделала несколько глотков из широкого горлышка, забавно приподнимая голову, закрывая глаза, придерживая левой рукой дно. Прилипшая к левой щеке прядь извивалась от виска к углу глаза, опускалась, выворачиваясь, разбиваясь на отдельные волоски, почти добираясь до губ, останавливаясь в почтительной близости от них и влажно при этом поблескивая. Ресницы ее дрожали судорогой ведомого на казнь, капельки пота увечили собой лоб, купальник с еще большей страстью прижимался теперь к ее телу, но я не испытывал вожделения, вид мокрой ткани, облегавшей ее груди и неприметный лобок не возбуждал меня, уставшего и подозревающего, что и весь оставшийся день будет таким же неприятным. Невдалеке от нас остановился черный полицейский автомобиль, выбросивший из себя толстого офицера, недовольно посматривавшего вокруг, потирающего кобуру на поясе так, словно была она больной частью тела. Закрыв дверь потускневшей от вида катастроф и преступлений машины, он медленно побрел по пляжу, неустанно поправляя фуражку, ладонью стирая со лба, щек и висков пот, глядя на окружающее с нескрываемой злобой, поглаживая обвисшую вдоль левого бедра резиновую дубинку. Вынужденный по воле требовательного распорядка приехать сюда в жаркий день, сразу после полудня, вышвырнуть грузное тело в плесневеющий зной, испачкать одежду в песке, а обувь в испражнениях рептилий, он намного больше хотел вернуться в городскую прохладу, где мог бы сидеть в машине или кафе, обсуждая с другими бездельниками исход спортивных событий. С тех пор, как несколько месяцев назад на этом пляже было изнасиловано несколько женщин и детей, полиция обратила на него внимание, патрулируя песчаную гряду до позднего вечера, беспокоя ящериц и мешая им совокупляться. Пройдя мимо разлегшейся с обнаженной грудью старухи, старательно отворачиваясь от вида сморщенной плоти, миновав веселящихся мужчин, облизнувшись на мальчика, обмазывавшего теперь мокрым песком грудь девочки, полицейский приблизился к нашему расположению. Встав в шаге от моего шезлонга, он положил руки на пояс, позволяя мне видеть на его черной рубашке еще более темные пятна, растекшиеся под руками, возле воротника и на животе и замер, поводя губами и раздувая ноздри. На его коротком, вздыбленном носе взгромоздились золотисто-зеркальные солнцезащитные очки, так неподходящие широкому лицу, последний раз он брился дня три назад, что только добавляло ненужные детали к общему ощущению неряшливого пренебрежения.

– Что вы здесь делаете, молодые люди? – было легко заподозрить, что мы стали целью его, как только он выбрался из машины. У меня не возникло сомнений в том, что его привыкшие к созерцанию безграмотного отребья глаза, пользуясь зеркальным прикрытием, смотрели на мою девушку, изучали ее с похотливым пристрастием.

Согнув спину, она сидела на коленях, поставив бутыль на песок, опираясь на нее правой ладонью, подняв голову и сощуренными глазами глядя на него, недовольная самим его присутствием здесь.

– Мы отдыхаем. – голос ее показался мне неосмотрительно дерзким, она откинулась на выпрямленные за спиной руки, подставляя ему все свое тело, выгибая спину так, что соски расплющились под мокрой тканью.

– Вы вместе? – в хриплой горечи того вопроса слышалась вздувшаяся ярость потерянного одиночества.

– Уже больше года. – произнеся то с непонятной мне гордостью, она дернула головой, отпугивая краснотелую муху.

– Могу я увидеть ваши документы? – требовательная рука протянулась в мою сторону. От поразительного того произвола холодная дрожь пробралась к моим вискам, но я не имел намерения ни противоречить ему, ни упрекать в превышении власти. Сев на шезлонге, я достал из кармана аккуратно сложенных брюк покусанную носухами и Снежаной пластинку паспорта и отдал полицейскому. Даже если бы вздумалось ему проверить данные обо мне, он не нашел бы ничего подозрительного. В отличие от большинства моих знакомых, я не состоял ни в какой милитаристической организации, не распространял листовок в поддержку живородящих, не проповедовал бесполые браки, не писал на стенах кладбища призывов к восстанию, ни разу не был замечен в непочтительном отношении к двоякодышащим. В определенном смысле, меня не в чем было упрекнуть. Но, взглянув на документ, мгновение взгляда уделив мне, как будто мог я оказаться таким глупцом и отдать ему документ с чужой фотографией, он оставил его у себя, выпростав руку к девушке. Всем своим видом демонстрируя скучающее возмущение, надувая щеки, сжимая в кулаки пальцы, она обошла меня, схватила свою сумку в виде кошачьей головы, достала из нее карточку ученического удостоверения, швырнула полицейскому, поймавшему ее с удивительной ловкостью.

– Ты же принадлежишь к тому же народу, что и твой отец? – карточка похотливо прижалась к моему паспорту. Сомнение его было мне понятно. Из-за того, что она рано лишилась девственности и пережила большее количество самых разнообразных совокуплений, чем многим женщинам удается к двадцати пяти годам, в ее глазах, выжженых тысячами оргазмов, обреталась соответствующая мудрая пустота, в движениях ее губ и бедер таилась многообещающая плотная радость, томительная завершенность, умелая и обращенная вовне гибкость, предназначенная для чужого благоволения. Во время спокойного разговора на далекие от плоти темы нечто неукротимое, ядовитое, шаловливое, могло проявиться в ее остановившемся на сжатой пальцами монете взоре, воплотиться в том, как, почти не касаясь стекла, пальцы ее огибали покрывшийся испариной от желания ее прикосновения стакан с фруктовым коктейлем и, заметив то, моя плоть отвечала бездумным, мгновенным, жалобным вожделением, неуместным и раздражающим.