Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Разозленный и возмущенный увиденным на чужом телефоне, я сидел, поглаживая пальцами стол. Должно быть, нечто все же прорвалось наружу, позволив заметить мое раздражение, вынудив официантку подойти ко мне и осведомиться, всем ли я доволен.

– Нет. – резко бросил я, поднимая на нее пристальный взор. – Я регулярно посещаю ваше заведение и возмущен вашим обслуживанием.

– Простите… – взор ее заметался вокруг, она вспоминала, в чем могла ошибиться, что могла сделать неправильно. – Что именно я сделала не так?

– Вы не дали мне номер вашего телефона. – наслаждаясь собственной пошлостью, я чувствовал себя как никогда великолепно.

Рассмеявшись, мгновенно сменив недоуменный испуг на успокоившееся благодушие, она ухмыльнулась, подвластная рассеянному впечатлению, увлеченная неожиданной переменой, всегда полезной в общении с женщинами, неизменно оказывающей желаемое воздействие.

Нисколько не нуждаясь в близости с ней, не чувствуя возбуждения от вида той девушки и едва ли считающий ее привлекательной, я счел содеянное мной реакцией на показанное мне малоцветным экраном и уходил из кафе с еще одним записанным в телефоне контактом, сомневаясь, что когда-либо смогу позвонить ей и понимая, что, если не будет узнано мной расписание ее смен, едва ли приду вновь в столь любимое мной заведение, опасаясь ненужного столкновения. По крайней мере, я оставил щедрые чаевые.

Удалившись на несколько кварталов, я остановился, переводя дыхание под слепящим солнцем, дернул левой рукой, взглянул на часы. Мерзкий черный осьминог щупальцами своими захватил девятку и четверку, что показалось мне странным. В это время он обычно предпочитал другие цифры. Теперь, по его вине, мне следовало поторопиться, вернуться к своим огорчительным обязанностям, смущенным договоренностям и жесткопанцирным обещаниям, что в то мгновение мне представлялось едва ли не позорным отступлением. Нуждаясь в спокойном месте, где я мог бы посидеть и обдумать не только случившееся со мной, но также и наиболее интересный, приятный, неожиданный ответ на него, я позволил себе на мгновение остановиться. Улица, где я оказался, плавно изгибалась, сужаясь, уходя в сторону старого города, что означало другое ее завершение близким к порту. Четырехэтажные здания из зеленоватого кирпича, выглядывающего из-под облезшей желтой штукатурки, вертлявые их балконы с бетонными фигурными оградами, составленными нередко из скульптур и фигурок, сотни возбужденных фавнов, чудовищные их члены, нависающие над прохожими, опустевшие скобы для спутниковых тарелок, позволявшие вспомнить времена, когда подобные устройства еще были востребованы и могли функционировать, ибо метались по грязным орбитам тысячи передающих сигналы космических аппаратов и никто не мог помыслить ни о знаковом загрязнении, ни о нашествии правдолюбцев, все было признаками квартала, построенного в те времена, когда город был марзенийской колонией. Несмотря на расположение невдалеке от обычных моих путей, улица та была мне незнакома. Только подняв голову, я смог узнать ее название у скривившейся таблички, лишившейся уже одного из удерживающих ее болтов и грезившую об избавлении от прочих, позволившем бы ей, швырнув измятую гибкость на выпуклые камни, медленно уползти к морю.

Окрик, донесшийся из открытого на противоположной стороне окна, подбросивший прозрачные белые занавески, предназначавшийся ребенку, ответившему на него пронзительным, переливистым воплем, позволил мне, возжелавшему немедленного бегства из этого ставшего слишком шумным и опасным места, обрести показавшееся достойным решение, выбрать для себя двадцать минут пути по грязным дворам, истечение которых позволит мне успокоиться и взглянуть на содержимое кассеты. Перебежав через пустую дорогу, перепрыгивая треугольные крышки канализационных люков, я перебрался через ограждение, ступил на узкую асфальтовую тропинку, неровную, каждый шаг различную имеющую ширину и, пригибаясь под узкими ветвями, переступая через колонны тигровых муравьев, несущих на себе столь возлюбленных ими двухраковинных улиток, двинулся в желаемую мной сторону.

Прожив в этом городе слишком долго, я вобрал уже все очарование его, узнал все, что могло быть в нем притягательного, таинственного и удивительного, выкопал все его древние пророчества и посмеялся над ними, посему единственным, привлекающим меня, остались малопонятные, тошнотворные сцены, доступные к наблюдению в маленьких его двориках, обросших зданиями, построенными так давно, что в подвалах их имелись специальные комнаты для крыс, а на стенах возле подъездов сохранились кольца для рабских цепей, ибо тогда считалось дурным тоном приводить тех тварей в чужой дом. В этих тенистых тесных дворах я всегда чувствовал себя особенно уютно. Иногда, даже опаздывая на нечто, представлявшееся мне важным и забредая в подобное место, я, останавливался, натолкнувшись на неожиданную преграду его вязкой тишины, садился на покосившуюся лавочку возле грязной, развалившейся песочницы и позволял себе несколько минут благословенного, умиротворенного забвения перед тем, как броситься дальше. И сейчас я не торопился, осторожно и медленно пробираясь из одной хрупкой арки в другую, стараясь не становиться судьей в их доисторическом красноруком настенном соперничестве, переступая гусеничные трещины в асфальте, следуя протоптанным броненосцами дорожкам между расползшимися, умирающими, почти лишившимися травы газонами, радуясь старым детским игрушкам, брошенным среди корней высыхающих деревьев, прислушиваясь к тихим звукам совокуплений и избиений, доносившихся из раскрытых окон. Здесь почти не было кондиционеров, но причиной того служили отнюдь не бедность обитателей и не запрет городской администрации, хотя и то и другое имело место быть. В этих домах всегда была одна и та же температура, двадцать пять неподвижных градусов независимо от того, какая опьянелая жара тревожилась снаружи, не обращая внимания на щели в окнах, но мгновенно достигая температуры замерзания воды, стоило в квартиру войти девственнице, что существенно облегчало процесс знакомства с девушками.

Выбравшись из очередной осыпавшей меня известковым конфетти арки, я осмотрелся и убедился, что нахожусь именно там, где и должен был оказаться. Скрытое в генетическом коде влечение, назойливое чутье, подобное полученному от отца пристрастию к блондинкам, вывело меня с точностью идущей на нерест торпеды. В розовом доме, проросшем на другой стороне улицы, обвешанном перезрелыми балконами, провели свои детство и юность мои родители и квартира та до сих пор принадлежала ему, плата за нее списывалась с отцовского банковского счета, а ключ, снабженный магнитым брелком прятался за мятым почтовым ящиком. Причины, по которым отец сохранил за собой эту собственность носили исключительно сентиментальный характер. Именно в этой квартире он впервые почувствовал губы женщины на своем члене и отдался мужчине.