Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Удручающая скромная чистота заостряла все в том парке. Ровные дорожки из шершавых темных камней, принявших на себя зеленоватые рунические пятна, подметались каждое утро, в прямые ветви деревьев, в насекомоядные их стволы, перемигивающиеся реснитчатыми ртами, прорастали черные грибы наблюдающих камер, нигде не пряталось мусора или запрещающих табличек. Когда мэрия попыталась убрать остатки скульптур, возмущенные горожане перекрыли улицы. Группы визгливых безропотных туристов приезжают сюда с властолюбивыми экскурсоводами, фотографируют останки, насилуя их эктоплазмой вспышек, вынуждая ржаветь быстрее. К счастью, это время дня слишком жарким представлялось для приезжих, развлекавших себя где-нибудь возле океана, в прохладе обморочных музеев, жадных ресторанов, гремучих отелей. Город много получал от назойливых посетителей, но не мог избавиться от презрения к их малокровному веселью. Почувствовать ту вежливую ненависть может только знающий повадки местных жителей, способный заметить в их улыбках мерзлую червоточину, услышать в заискивающих словах сокрушенный треск, трепетное сожаление о том, что городу не удается обойтись без этих назойливых стайных падальщиков. Поджав губы, жители обходили группы туристов, в изумлении уставившихся на оберегавших перекрестки богинь с кошачьими головами и надеялись, что когда-нибудь снова начнут работать рудники и заводы по изготовлению нейтральной кармы, ограничивая присутствие на наших улицах болтливых иностранцев.

Рассеянно поглаживая Теодора, я сидел на деревянной скамейке, откинувшись на ее спинку, посматривая на школьников, прогуливавшихся в глубине парка. Мальчики шли, обнявшись, сняв форменные пиджаки, повесив ранцы на одно плечо. Тот, что был чуть ниже, светловолосый, наклонил голову к плечу спутника своего, они о чем-то разговаривали, не делая при этом никаких жестов, юные заговорщики, в окружении потерянных форм вынашивающие разрушительные замыслы свои. Им можно было позавидовать, ибо в бессмертной юности своей они не ведали еще предвкушения утомительных потерь и наивных поражений, не знали мускусной ревности и не вожделели сладостного обмана. Должно быть, младший из них еще не познал напряжения своей плоти. Со мной это случилось позже всех моих ровесников. Слишком поздно, как всегда казалось мне самому.

В тот день мы с братом остались вдвоем. Родители уехали, девушка отказала мне в свидании, оговоренном за две недели до того и я не знал, чем себя занять. Некоторое время я провел на кухне, лениво ковыряя клубничное мороженое, нехотя созерцая на экране маленького телевизора старый черно-белый фильм про терпящий бедствие по вине гигантских медуз танкер, но вскоре мне все это надоело. Оставив растаявшее мороженое в пингвиньей чашке, я побрел в свою комнату, но, проходя мимо залы, обнаружил ее дверь открытой. Телевизор, стоявший в дальнем левом углу прожигал свой экран и распалял плоть зрелищем магнетической блондинки, тяжелой, величественной, подозрительно похожей на нашу мать, а мой брат, обнаженный, загорелый, потирающий выцветшие орхидеи шрамов, ласкающий убивающие ящериц татуировки, полулежал на диване, поглаживая свой член, вздымающийся над его телом подобно башне звездочета, поднявшейся над выжженной, отравленной многолетними ее испражнениями землей. Несколько секунд прошло, прежде чем он заметил, почувствовал меня, запрокинул голову, сплюнул на пол кровавую слюну. За это время темнокожий мужчина успел приблизиться со спины к блондинке и вцепиться влекущими руками в ее неподдельные груди.

– О, братишка! – не прекращая ласкать себя, брат махнул мне левой рукой. – Иди сюда.

Заметив мое сомнение, он сощурил глаза, сжал губы и повторил свой жест. Не желая злить его, я переступил порог комнаты.

Похлопав по дивану, он вынудил меня опуститься рядом с ним, почувствовав, как липнет к моему телу трескучая кожа.

– Она тебе нравится? – палец его указал на экран, где мужчина, наклонив женщину, положил ее на круглый белый стол и уже готовился к единению с ней, но сам брат не отводил взор от моего живота.

Слишком вязкая, обильная, палящая, она скорее пугала меня, чем вызывала вожделение. Предпочтительными для меня были бы тонкая талия, маленькие ягодицы, что-то больше похожее на меня самого.

– Странно. – заметив мое неприятие, брат скривился. – Тебе что, больше приятны мужчины?

В этом я не был уверен, но предпочел промолчать, предоставляя брату думать все, что было ему угодно.

– Сними! – он потянул за резинку моих трусов и, когда я покачал головой, оскалился и резко дернул их вниз. От стыда я замер, потянулся было, прикрывая себя черной тканью, но он остановил обе мои руки двумя своими пальцами. В его присутствии я чувствовал себя испуганным, искушенно – слабым, во мне пробуждалось нечто пугающе женское, некий тоскливый, потаенный, завораживающий страх страстного насилия. Если мой брат оказывался поблизости, я лишался всякой возможности когда-либо стать мужчиной. Возможно, именно поэтому он и покинул нас, не желая мешать моему взрослению и возмужанию. Непоколебимая сила, источаемая порами его тела, увеличивающаяся с каждой раной, приобретала благодаря шрамам электрическое очарование, сотрясающее неосторожно приблизившуюся к ним чужую плоть, вынуждающее ощущать волнующее покалывание, точно выбирающее места для обездвиживающего, возбуждающего, порабощающего, очаровывающего прикосновения. Запах его, горьковатый, полный скользких намеков, влажных подозрений, гладких увещеваний, напоминал о чем-то рептильном, увертливом, подвижном, ловком, не принадлежащем миру неповоротливых теплокровных. Ноздри мои расширялись от того, я подозревал, что подобное происходило и со зрачками. Ввиду своей смущенной незрелости, я реагировал на присутствие брата так, как делали то женщины. Опасное древнее чудовище, он выбрался из глубокой, ведущей к центру земли пещеры и принял человеческий облик для удобства плодородного его насилия и женщины чувствовали то, мозг их реагировал на терпкие испарения пота, на ритмичный блеск глаз, забывали о своих увязших привязанностях и ласковых обязательствах, отвергали удачную преданность и готовы были немедля совокупиться с ним, не желая предохраняться, не беспокоясь о последствиях, быть может, даже имея намерение забеременеть от него, созидая столь же сильного ребенка, понести полученную от него болезнь как удивительный дар, чувствуя благодаря ему горделивое обособление от всего остального мира.

Медленно тянул он вниз тонкую ткань и вскоре она оказалась уже на коленях моих. Тогда он повторил свой приказ, на сей раз голосом более тихим и злобным, знакомым мне по ранним нашим конфликтам. Уже почти обнаженный, я не хотел все же лишаться того единственного, что могло хоть немного, но прикрыть мою плоть, как будто то был последний кусок брони, способный защитить меня, если случай привлечет именно к нему восторг чужого клинка. Требовательная, одобрительная, улыбка брата не позволяла мне сохранить что-либо, чем мог бы я отвести удар. Нагой, я стоял перед его изучающим взором, испытывая желание прикрыться, как будто находился в присутствии девушки, изучающей мои размеры и способность ее удовлетворить.