Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

– Садись! – ладонь его оглушительно хлопнула по дивану рядом с ним, возле левой его ноги и от звука этого я вздрогнул, сочтя его предвестником обрушивающихся на меня ударов.

– Смотри! – он снова запустил воспроизведение, женщина легла на спину, раскинув мягкие ноги, пальцами раздвигая губки влагалища, открывая его бездетную темноту.

Схватив свой набухший член, брат сжал его радостное упорство в кольце указательного и большого пальцев, скользнул от основания к головке и обратно, облизываясь и хрипя.

– Ну! – от толчка в плечо я едва не упал с дивана. – Давай же!

Повторяя содеянное им, я провел по своей мягкой плоти, не чувствуя в ней никакого напряжения. Проявленное экраном телевизора было приятно мне, казалось любопытным, увлекало и притягивало, мне хотелось смотреть на него, изучать, наблюдать и учиться, но чувства те было сродни испытываемым мной при просмотре документальных фильмов о живой природе или тайнах космоса. Волнение, терзавшее мои ребра, вынуждавшее их незаметно вибрировать, ничем, кроме учащенной пульсации крови не отзывалось в теле.

– Да что с тобой такое! – возмущение в голосе брата испугало меня, заставило сжаться. Так он сокрушался, когда я не выполнял домашнее задание или слишком робко вел себя с девочками, не отвечал на обиды со стороны одноклассников или отказывался рисковать в игре. – Давай же!

Обхватив свой член всеми неугомонными пальцами, он принялся теребить его с ужаснувшей меня скоростью. Испугавшись, что он может навредить себе, причинить боль, натереть кожу и понимая, что в этом случае виновной сможет быть только моя персона, я поместил свой вялый отросток в кулак, я ускорил движения, но все мои старания ничего не смогли изменить.

– Ты болен? – беспокойство брата сродни было заботе доктора о здоровье осужденного на казнь. – Ты плохо себя чувствуешь?

Сжавшие мой подбородок пальцы, грубые, жесткие, натершие мозоли о струны и приклады, повернули меня к брату, приблизившемуся настолько, что я мог различить следы от гиацинтового порошка в его неровных зрачках. Невозможно было поверить, что существовали женщины, которым нравилось это прикосновение, чешуйчатое, скребущее, воспаляющее. Покусывая губу, он изучал меня, сощурив правый глаз, выбирая, какой из инструментов лучше использовать для вытягивания из меня истину. Правая его рука сжала мою шею, несильно, но достаточно для удаляющих друг от друга губы предсказаний о нехватке воздуха. Добродушное то удушение продолжалось лишь мгновение, после чего ладонь брата, прижавшаяся к моей коже, неровными рывками процарапала путь от горла к солнечному сплетению, над которым на мгновение задержалась, проверяя наличие у меня сердца, после чего заставила дернуться мой живот, накрыв собою пуп и перебралась ниже, вовсе отнимая у меня дыхание.

– Тихо, тихо! – прошептал он, едва размыкая зубы, успокаивая животное, не забывшее еще о том, что оно когда-то было свободным.

Один из его пальцев, я не уверен, какой именно, дотронулся до моего члена. Больше всего на свете я боялся в то мгновение посмотреть вниз, то был страх раненого, не желающего видеть своей исковерканной, разорванной плоти, чувствующего происходящие с ней смертоносные, необратимые перемены, неспособного ничего противопоставить увлекательному приключению гибели. Никогда ранее я не был таким неподвижным и редко когда после мне удавалось в этом повториться. Голова моя не двигалась, глаза не моргали, я смотрел на женщину, потирающую свою промежность круговыми движениями, соответствующими безжизненному северному полушарию, белесые волосы оставили от ее лица только круглый подбородок, вспухшие губы и вертикальную полосу пустоты, где нашли себе место длинный носик, половинки скучающих глаз, самые начала блеклых бровей увлеченной мученицы и немного неподвижной кожи низкого лба. Острые, слегка изогнутые кончики прядей соперничали в длине с серебряной цепочкой, между раздувшихся грудей остановившей падение круглого медальона. Лениво покачиваясь, груди ее выписывали сосками одну букву за другой, возвращаясь затем к началу алфавита, следуя некоей устаревшей практике, должной увеличить удовольствие. Где-то за пределами экрана пребывал ее многословный мужчина, выкрикивавший сжатые непристойностями и страстными оскорблениями скорбящие одобрения и похвалы, в воображении моем стоявший с приоткрытым ртом, ласкавший свой член и наблюдавший за женщиной с интересом владельца галереи, созерцающего процесс написания картины.

Едва не касаясь кончиком носа моей правой щеки, брат неотрывно смотрел на меня, находясь так близко, что я чувствовал зубчатые острия его кевларовых ресниц. Пряный запах его потного тела, немного гнилостный, слегка солоноватый, чуть терпкий, намекал на глубины неизведанных джунглей, где забытыми буквами таятся плодоносные храмы, за многие тысячелетия истосковавшиеся по юным жертвоприношениям, в поросших разноцветным грибком, обретших от того иллюзорную драгоценностях камнях приютившие узловатых змей и шаткохвостых ящериц, днем позволявшие дремать в тени безотрадным кошкам, а ночью прячущие в сточных каналах хриплодушных свиней. На мгновение брат задержал дыхание, втянув воздух ртом, бесшумно и быстро, как будто поймал летевшее в нем насекомое, а затем, одновременной резкой вспышкой впился губами в мою шею и сгреб в ладонь мои член и тестикулы. Не понимаю, как мне удалось не закричать. Рот мой раскрылся, желая вобрать в себя мироздание, весь я выгнулся, левой рукой вцепившись в край дивана, правой пытаясь оттолкнуть брата. Навалившись на меня безумным зверем, он рычал и ревел, левой рукой сжимая мое плечо, удерживая меня почти неподвижным, тяжелый и неправдоподобно живой. И тогда, под настойчивой и требовательной его яростью, мужская плоть моя воспряла, обрела в себе неожиданную, пугающую связь со всем остальным моим телом и показалось мне, что ранее была она чуждой мне, бессмысленной, глупой, никчемной, ничем не оправдывавшей присутствия своего. Так могла бы мина ожидать, пока пройдет над ней солдат или проедет танк. Напряжение, проникшее в меня неуверенной тенью, едва ли можно было назвать полноценным, но брату моего было достаточно и того. Вскочив, он рассмеялся, опустив голову, как будто сокрушался о непростительных моих ошибках.

– Что мы можем знать о желании? – вопрошал мой обнаженный брат, стоя посреди гостиной, поводя обгоревшими под северным солнцем плечами с которых осторожно, с явным удовольствием стягивал длинные священные свитки отмершей кожи, поднимая их над собой зажатыми между указательным и большим пальцами, отпуская и наблюдая за тем, как, извиваясь полупрозрачным морским червем, пробивающимся сквозь иммунную систему вирусом, пробирающимся в организм паразитом, они плывут в пыльном воздухе дряхлой залы, замедляемые заблудившимися в нем икринками пыли, собирающие на себя желтую пыльцу обезьяньих лилий, влетающую в открытые балконные двери. Отягченные ею, они падали к его ногам, на обломанные, потемневшие, грязные ногти, украшенные полустертыми узорами сочных цветов, резвящихся животных, задумчивых единорогов, любвеобильных выдр и замирали стыдливым покроем обманутой невинности.