Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

– Сильнее! – одурманенная, обезличенная злоба в голосе девушки возбуждала меня больше, чем ее воспаленная нагота или суетливая податливость. Голова ее опустилась, она качала ею с неистовством ошибившейся в заклинании ведьмы, трясла слипшимися в острые пряди волосами утопленницы, метавшимися из стороны в сторону хвостами возмущенного мраколюба, покачивала ягодицами, переступая с ноги на ногу, совершая скованные движения порочного первобытного танца.

Капли пота ядовитыми улитками ползли по моему лбу, выжигая поры, стирая неровности кожи и мне пришлось смахнуть их левой ладонью. Обычно я не чувствовал жару, сказывались мои происхождение и привычка, но сейчас, за одно мгновение между вторым и третьим ударами, я словно ощутил весь тот жар, от которого ускользал все эти годы, как будто копился он где-то с намерением быть выпущенным на волю в ту самую минуту. Покачнувшись, я едва удержался на ногах, и только мысль о том, что меня сочтут не выполнившим свой долг, позволила мне устоять. Стянув пиджак, я повесил его на вцепившиеся в шелковистую ткань всеми своими щепками колодки, размахнувшись, приложил к последнему удару всю свою силу, рисуя ровные, чарующие, обезличивающие деву следы восторженного возмущения. Плеть повисла в моей руке опустошенной плотью, капли пота, обретшие по запястью и согнутым дрожащим пальцам праведный свой путь, находили пустыню рукояти безжизненной и, не надеясь уже найти спасение на переплетшихся хвостах, срывались с них, в лаковой древности мостовой находя успокоение, а я только глубоко дышал, с усилием втягивая увлажнившийся воздух, мечтая закрыть глаза, но не имея смелости совершить то.

– Еще! – хриплый ее шепот сковал меня, пронесся по моей коже леденящим предостережением.

Выждав мгновение и собравшись с силами, я нанес следующий удар и она повторила свою просьбу, она делала то снова и снова до тех пор, пока все ее ягодицы не обрели ровный розовый цвет, прерываемый лишь темными прерывистыми полосами, а сама она не затряслась, обвиснув на колодках. Ноги ее ослабли, вывернулись, подогнулись, едва не ломая каблуки, затряслись, распространяя дрожь по всему телу, спина изогнулась, продавливая сквозь бледную кожу все позвонки, живот сжался и я отвернулся в смущенном омерзении, как делал то всегда, становясь свидетелем женского оргазма, явления отвратительного по природе своей, которое я, будь моя воля запретил бы законом, прилагая все необходимые для того хирургические операции. Женщины слишком сильно тряслись, испытывая удовольствие, распространяя свои вибрации на всю вселенную, сбивая ее с установленного естественного ритма, мешая ей функционировать так, как предполагалось изначально, и это надлежало прекратить со всей возможной поспешностью. Именно поэтому я и перестал беспокоиться о женском оргазме, а вскоре научился убеждать моих женщин в преувеличенной его ценности. Вернув плеть на изогнутый ржавый гвоздь, я подхватил пиджак, достал из его внутреннего кармана свою записную книжку со вцепившейся в обложку ручкой, вырвал листок у стальной пружины, оставил на нем номер своего телефона и, оплачивая переживание свое, ногтем левого указательного пальца затолкнул бумагу в трещину между частями колодок, распугивая устроившихся в ней мелких жучков и стараясь не наткнуться на терпеливые занозы. Через две недели она позвонила мне.

Ответив на звонок с алчной поспешностью, открыв телефон и не посмотрев при этом на определившийся номер, я немедля пожалел об этом.

– Ты просмотрел запись? – голос Михаила, всегда отливающий скромностью, превзошел в том обычное свое состояние.

– Нет. – остановившись на перекрестке перед площадью, я пустил Теодора на асфальт между моих ног, сосредоточившись на разговоре.

Рассмеявшись, он закашлялся.

– Не лги мне. – сходство между нами позволяло ему уверенность. – Тебе понравилось?

– Как она попала к тебе? – автомобильное движение было таким плотным и медленным, что большей проблемой было бы для меня найти трещину в автомобильной стене, чем дождаться зеленого цвета светофора или удачного пустого момента.

– Думаю, она есть почти у всех в этом городе. – щелчок и шепот зажигалки прервали его дыхание. – Но я был уверен, что ты ее не видел.

– Почему? – снисходительность его казалась мне оскорбительной.

– Ты не стал бы обращаться с ней по-прежнему, если бы знал. – от столь великого презрения связь между нами ухудшилась, истончилась, едва не прервалась.

Но он был прав, подозревая, что, будь все известно мне, я изменил бы игру, которую вел со Снежаной.

– Кто на записи? – теперь именно это интересовало меня более прочего.

– Ты не знаешь даже этого? – смеяться так он мог бы в том случае, если бы сподобился я произнести очевидную глупость об устройстве мира. – Спроси у нее сам.

Вернув телефон в карман брюк, я подхватил Теодора и отправился в странствие через дорогу, изгибаясь, поворачиваясь лицом к затравленно переливающимся лобовым стеклам, протискиваясь между автомобилями, задевая их чучелом, едва не сбивая его мордой боковые зеркала, а полосатым хвостом – обмякшие антенны, улыбаясь детям, восхищенно показывающим на мертвую тварь, смущенно кивая взрослым, хотя в том не было нужны и некоторые из них, пребывая в безопасности за поднятыми стеклами окон, беззвучно поносили меня, причиной чего мог быть сам факт моего движения в то время как они уже и не помышляли о возвращении к его изменчивости. Перебравшись на другую сторону, я почувствовал себя путником, случайно оказавшимся на пути миграции хищников и выжившим лишь благодаря тому, что, родившись прежде срока, снискал тем самым пренебрежительную милость вселенной. Телефон зазвонил снова, на сей раз я был спокойнее и рассудительнее, посмотрев сперва на осажденный выбоинами и царапинами круглый синий экран посреди крышки. Номер не был мне знаком, но я привык отвечать на все звонки вознаграждаясь за то необычными знакомствами.

– Приятно, что ты еще не предал нас. – полковника было едва слышно, шум накатывал жемчужными волнами, пробиваясь сквозь кораллы скрежещущих помех.

– Как вы узнали мой номер? – открытые настежь ворота парка приветствовали меня визгливым покачиванием. Первая же скамейка с правой стороны кривой асфальтовой дорожки удостоилась моего присутствия, оказался на ней и Теодор. Вырвавшись за пределы разрушенных кварталов, впервые оказавшись в окружении такого количества деревьев, он насторожено замер, в изумлении уставившись на нечто столь для него необычное.

– Я же говорил тебе, у нас много агентов в городе. – словами своими он вынудил меня осмотреться, но, кроме двух толкающих детские коляски женщин вдали, здесь никого не было.