Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

– Привет! – от радостного возгласа Снежаны задребезжал пластик. – Я ждала тебя. Жаль, что ты не пришел. Сегодня были очень вкусные круасаны.

– Где ты? – задержав дыхание, я произвел тот выстрел.

– Я уже возле стадиона. – голос ее стал сосредоточенным и точным. – У меня занятие через пять минут.

– Я помню. – положив ладонь на голову Теодора, я искал поддержки у мертвой взрывоопасной носухи, единственного близкого мне в ту минуту существа.

– Встретимся за обедом. – прекратив разговор в обычной своей резкой манере, она оставила меня в городской пустоте. Медленно поднявшись, касаясь левой рукой мятно-рептильной пятнистой стены, позволявшей себе быть то вспыльчиво холодной, то уклончиво горячей на неровностях, вмуровавшей в кирпичи окаменевших головастиков, я побрел, стиснув зубы и все равно едва слышно постанывая, прижимая к правому боку неожиданно многоугольное чучело. Ввалившись в кафетерий, я рухнул за ближайший столик, несмотря на то, что он оказался возле окна, поставил носуху на кожаное сиденье рядом с собой, вытянул ногу под столом. Осмотревшись, не заметил никого из знакомых мне официантов и обрадовался тому. Ожидая, пока кто-нибудь подойдет ко мне, я нашел в своем телефоне фотографию Снежаны, которую мог бы показать незнакомцу. После того, как мужчина, выглядевший слишком старым, для такой суетливой профессии принял мой заказ, я продемонстрировал ему снимок, на котором она, одурманено улыбающаяся, покусывала самый кончик своего указательного пальца.

– Я только что начал работу. – взор мужчины не задержался на девушке, позволяя мне счесть его неспособным на влечение. – Вы мой первый клиент на сегодня.

Смущенно улыбнувшись, я добавил к своему заказу бокал пива. Записав его, официант кивнул в сторону Теодора.

– Она выглядит опасной. – при этом губы его скривились, как у того, кто столкнулся с туристами из страны, с которой когда-то воевал.

– Его зовут Теодор. – вспомнив, что может быть приятно то для носухи, я почесал ее за ухом.

Извинившись, официант заторопился к толстой женщине в длинном синем платье, севшей поодаль от меня, в глубине зала.

Иногда я проводил целые дни в блуждании от одной шипучей таверны до другой, перемещаясь между оледеневшими кафе и ветряными забегаловками, забредая по дороге в удушливые кинотеатры и благовонные зоопарки, изнывая от губительной жары, брезгливо обходя тех, кто, получив солнечный удар, потерял сознание и лежал теперь на холодеющем асфальте. Чаще всего то были туристы, не внявшие предупреждениям, не удосужившиеся прочитать буклеты, получаемые каждым, кто сходит с трапа ледокола или самолета и объясняющие, что лучший способ избежать теплового удара – это иметь при себе высушенную фалангу педофила. Тех, кто не прислушивался к вежливым предупреждениям, мне ничуть не было жаль. Мало что могло быть приятнее долгих бесцельных странствий по городу со скучной, малоподвижной книгой. Десять страниц под терпкий кофе, десять в тени мускусных деревьев, десять посматривая на пляжных девиц, лучший день из возможных. У настоящего, к моему сожалению, совсем не имелось желания быть на него похожим. Выпив оказавшийся слишком сладким кофе и показавшееся разбавленным вино, я покинул то заведение, в очередной раз убедившись в его непригодности для моих увлечений. Сладости, за которыми приходила сюда Снежана, были мне безразличны, а все прочее оставалось отвратительным, сколько не оставлял я записей в соответствующей книге, украшенной грубыми узорами насекомых испражнений. Продолжая прихрамывать, но теперь уже не так сильно, ощущая покалывающую мягкость чуть выше колена, я тащил Теодора в сторону городского парка, называемого Железной Рощей.

Нарастающий гул, воющее, визгливое страдание вынудило меня вскинуть голову. Стекла в домах затряслись, сам воздух наполнился брезгливым дрожащим ревом и надо мной, так низко, что я мог различить лишившиеся синеватых чешуек пятна керамической кожи, прошел огромный грузовой самолет, на каждое крыло принявший по три двигателя, медлительный небесный гигант, совершающий плавный левый разворот, оставляющий за собой зеленоватый искристый след. Позабыв о том, что сегодня был день карго, я совершил недостойную ошибку. На мгновение мне пришлось остановиться, поглощая злость к себе и еще два глубоких вдоха удержали ее от нападения на Снежану. Наши южные друзья, следуя захудалым традициям, каждый год продолжали сбрасывать на нас свои дары, памятуя о старинном долге и полузабытых договоренностях. Даже в детстве я не позволял себе поднимать падавшее с неба, за что получал непонимание, а иногда и пинки со стороны моих дворовых приятелей. Каким бы желанным ни был дар, как близко бы он ни оказался ко мне, я считал ниже своего достоинства подбирать упавшее. Делая вид, что его не существует, я проходил мимо и старался не выходить на улицу, когда над городом появлялись грузовые самолеты.

Замерев, словно матрос при виде кистеперой рыбы, подняв голову к небу, сняв солнцезащитные очки, я наблюдал за чудовищной машиной, ожидая, что в задней ее части опустится пандус, раскрывая уродливый анус или же откроются люки вдоль всего ее фюзеляжа, но она, должно быть, делала пробный круг или же направлялась к другому району и вскоре исчезла за темными крышами домов. Вздох мой был стенанием выжившего после бомбардировки. Чувствуя в воздухе гнилостный запах отработанного топлива, я продолжил свое путешествие, обретавшее для меня черты совершаемого похотливым пилигримом странствия.

С левой стороны ко мне застенчиво подбирались ровные, гладкие, медленно поднимающиеся, карабкающиеся на выгодную высоту, лишенные иных украшений, кроме многослойных рекламных плакатов дома и по их присутствию я понимал, что приближаюсь к новым районам города, наименее приятным моим придонным вожделениям.

В тот год мой возраст был четным, отчего всегда становится немного острее мое зрение, но чаще болит голова, тяжелее читать поэзию и труднее скрывать свои отвращение и презрение. Единственным преимуществом становится для меня увеличение мужской силы. Соприкасаясь со мной бокалами во время празднования моего прошлого дня рождения, Снежана, опустив голову и глядя на свое влагалище, пожелала ему удачи в том, чтобы пережить следующий год и с честью вытерпеть все испытания.

Выбравшись на перекресток, я с удивлением обнаружил, что нахожусь не там, где должен был оказаться, согласно собственным расчетам. Площадь, разлегшаяся передо мной, имела все основания проявиться здесь, отзываясь во мне пузырящимися гнилостными воспоминаниями. Именно здесь я во второй раз встретил Снежану.

Приспособление для обездвиживания публично наказываемых пустовало сейчас, а тогда она была удерживаема им, нагая и подставленная всему миру. В прозрачной пластиковой будке рядом с ней скучал сонный полицейский. Воскресный полдень, расползшийся над миром голодной амебой, оторопело неподвижный, окоченевший, томительно доведенный до неистовства узловатым цикадным зноем, кружащийся, неустойчивый, коматозный, плывущий сквозь небо неровным маревом, прогнал жителей из гиблого города, установив над ним свою власть. Покорные, они скрывались на сливочных пляжах и в саранчовых горах, прятались по домам, ласкаемые равнодушной прохладой кондиционеров, таились в фармацевтическом сне, пока, маршируя по раскаленным улицам призрачным аксолотлем, солнце радовалось своей безупречной победе.