Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Повернув в узкие улочки, мы увидели прогуливающих школу мальчиков, осмелившихся расстегнуть черные пиджаки, предоставивших яркой траве газонов ранцы, выставивших на обозрение ремни с порочно сияющими пряжками. Прижимаясь друг к другу, обнимая тонкую талию приятеля, положив голову на его плечо, закрыв глаза в бунтарском смирении, тягостном наслаждении запретной свободой, они притворялись неподвижными дремотными миражами, стараясь просочиться сквозь поры этого мира в иной, незримый и упоительно тягостный. Но мы слишком быстро проехали мимо них для внимательно наблюдения хотя бы за одним подобным исчезновением. Только и удалось мне рассмотреть выщипанные брови и подведенные глаза, пряди светлых волосы над прищуренными глазами, отблеск великодушной и растерянной мечты, отлив моей лучезарной юности.

Между мной и прежним моим сожителем была тишина. С тех пор, как мы перестали делить женщину, нам нечего было сказать друг другу.

Остановившись перед подъездом обкусанного взрывами кирпичного дома, он подмигнул мне и выбрался из машины, не подняв перед тем стекла и только вытащив ключ зажигания. Достав из-под днища автомобиля пустую пластиковую канистру, в синеватом чреве хранившую поблескивающую мутную жидкость, он открыл крошечный люк, вытянул из крана на боку цистерны серебристую гофрированную трубку, заткнул ею мятую горловину канистры, повернул кран. Мутная жидкость потекла с истомленным шумом, уставшая от него, привыкшая к нему, превратившая его в досадную привычку. Зеленовато-коричневая, покачивающая канистру, бьющаяся о ее стенки в надежде растворить их, она торопливо заполняла грязную пустоту, привлекая мой взор, отнимая у мира его терпеливый блеск, становясь приманкой для тоскливых мечтаний. В мутной ее песчаной массе плавали, распадаясь, разваливаясь, разрушаясь, комки неясной слипшейся материи, темные полосы, подобные обрывкам водорослей, выведенных для изгнания с пляжей купальщиков, белесые куски, схожие с обрывками змеиной кожи и все это кружилось, металось, волновалось, поднимаясь и увлекая. Наполненная, канистра была отставлена в сторону и за ней последовала другая. Отступив на шаг от машины, мой приятель достал из кармана красных брюк пачку сигарет «Королева-Кошка» и закурил от красной пластиковой зажигалки, исподлобья посматривая в мою сторону. Вторая канистра наполнилась быстрее, чем предшествовавшая ей, он едва успел сделать несколько затяжек. Отбросив прочь сигарету, ударившуюся о перистый лист дерева и упавшую к муравейнику возле его корней, он кивнул мне на одну из канистр, сам ухватился за черную ручку другой, опасно изогнувшуюся под одинокой тяжестью и направился к двери в подъезд.

Вес превосходил обычно позволяемый мне, чрезмерное напряжение отозвалось болью в правой ноге и могло стать причиной иных страданий, но отступать было уже поздно, я не смог бы раскрыть собственную слабость перед мужчиной, с чьим семенем в женском лоне смешивалось некогда мое собственное. Во мне хватало смелости признавать свои непреклонные недостатки и хитроумные ошибки, иногда я предпочитал создать видимость слабости, граничащей с очаровательной немощью, признаваясь девушкам в импотенции, от который был далек, позволяя им почувствовать себя в безопасности. Но этот мужчина помнил меня обнаженным, гниющим от экстаза, видел мой член, блестящий от женской смазки и его семени, мы были ближе, чем любовники или заговорщики, больше, чем братья, ибо нами было разделено нечто, находящееся вне наших представлений, нам удалось преодолеть границы чужого естества, сломить сопротивление собственного самовластия, совершив тем самым деяние, неспособное скрыться за оправданиями, представляющееся достойным смертной казни каждому, кто когда-либо признавался в особых чувствах к другому человеку. И было то совершено нами не в угоду некоему извращенному желанию и не для наличия в списке поступков еще одного бессмысленного переживания, но согласно громогласному сговору, когда поняли мы, что сил кого-либо из нас отдельно взятого будет недостаточно, чтобы склонить девушку к выбору. Только вдвоем смогли мы убедить ее, каждый из нас в одиночестве оказывался беспомощным во время скоротечных свиданий, все вместе мы ликовали за совместным просмотром сверкающих стальными гранями кинофильмов, только совместная наша сила смогла преодолеть все женские защитные сооружения, так атомный взрыв без усилий сметает укрепления, рассчитанные на обычную бомбардировку.

Поднимаясь за ним по узкой лестнице, задевая канистрой светло-синюю стену, я посматривал на его ягодицы, вспоминая как поднимались и опускались они, гладкие и безволосые в то время, как губы девушки ласкали мой член. С каждой ступенью дыхание лишалось для меня обычной своей привлекательности и становилось все менее приятным. Воздух наполнялся горькой влагой, как будто жидкость, просачиваясь сквозь пластик, заполняла все вокруг своим мягким ароматом, зловонным, намекающим на хранящуюся под ней манящую свежесть. Удобренная тысячами утопленников, она должна была быть нестерпимо плодородна, служа местом зарождения самых удивительных чудовищ, подобно озеру русалок, устроенному недалеко от сего города. Недоумевая, из какого далекого моря, высыхающего или с порочной жадностью вбирающего в себя испражнения заводов была доставлена она, я бросал на нее быстрые взгляды, опасаясь, что блеск на ребристых гранях канистры остановит меня, я видел в ней подвижные живые тени, тонких плодородных рыб, способных пробраться в анус, доставив немало удовольствия, а затем скрыться в глубине тела, истончившись и спрятавших в артериях и венах, благородных пиявок, всегда оставляющих крови ровно столько, сколько хватало жертве для благополучного достижения госпиталя, но выпускающих в нее паразитов, по ночам вовлекающих несчастных в слезливые мечтания о гнилистых болотах, крошечных рачков, первый после укуса которых ребенок родится у женщины гермафродитом.

Вынужденный останавливаться, ставить канистру на раскалывающиеся от желтой страсти плитки, перехватывать руку, вновь совершать несколько шагов, с каждым разом делая все большие промежутки между ними, я проклинал великолепную случайность, приведшую меня к тем распутным страданиям. Камень или мертвое тело подобного веса я поднял бы без труда, но эта вода казалась мне смертельным ядом, радиоактивным веществом, близостью своей дарившим мне молочную слабость, подвергавшем опасности неведомых неизлечимых болезней. От нее следовало как можно скорее избавиться, а до тех пор, пока этого не произойдет, как можно меньше дышать. Отвернувшись от канистры, глядя на деревянные зеленые перила, я поднялся на еще одну ступень. Соратник мой был уже намного выше, он уже остановился, я слышал, как его ноша ударилась о плитки илистым дном, а мне предстояло преодолеть еще один проем, что виделось деянием столь же безумным, как попытка поймать голыми руками лавового червя. Нисколько не жалея меня, он ожидал моего прибытия, хотя мог бы спуститься и помочь, зная о моей слабости. С надменной ухмылкой наблюдал он за тем, как я, задыхаясь, поднимаюсь к нему и мне подумалось, что таким образом он исполнял месть. От меня общая наша спутница пережила три тысячи восемьсот девяносто два оргазма, от него же почти на тысячу меньше. Выпустив канистру из рук, я с ужасом наблюдал, как она, стукнувшись дном, упала на бок, покачнулась на краю верхней ступени, угрожающе накренилась, булькая и колыхаясь. Бросившись к ней, я подхватил ее обеими руками, понимая, что не смогу теперь даже поднять ее, помогая ногой поставил ее рядом со второй, прислонился к перилам, вцепившись в них обеими руками, изо всех сил сжимая губы, не позволяя себе дышать ртом и издавая при дыхании такой шум, как будто мне снова довелось оказаться в присутствии жесткокрылого фантома.