Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Миновав пустое футбольное поле с покосившимися изломанными воротами, сухое и безжизненное в частоколе колючих трав, проскользнув по узкой дорожке, сдавленной железными стальными оградами, пригибаясь, не позоляя разгуливающей по красноватым сердцеликим листьям тле попасть на мои волосы, я протиснулся между старых деревянных бараков, отказал себе в сдержанности и не преминул заглянуть в пустые окна, насладиться их коварной прохладой, болезнетворным запустением, отблеском неясного света в остриях разбитого стекла, наклонившегося в рассохшихся дверцах древних шкафов, увлек себя на мгновение мертвыми птицами, раскрывшими клюв в надежде проглотить еще немного устаревшей пыли. И поторопился уйти, сбежать, скрыться от этих гиблых пространств, только бы не уподобиться увядшим крысам, крылатым и хлопотливым, преодолевая желание переступить через покореженные рамы, навсегда остаться в радости прогнивших стен, забыть обо всем в сумеречной прохладе, окаменеть в бесприютной глухой тоске, навеки остановиться с обреченной шаткой улыбкой на принявших очищение губах.

Стоило мне покинуть маленькие старые дворы, как я оказался перед зелено-черным шлагбаумом, отстранявшим меня от широкой улицы с высокими фонарями, притягательно пустой, заманчиво двускатной. У меня не было желания тратить деньги, но это могло сократить мой путь и сделать его чуть более приятным. Решившись, я подошел к покосившей будке, нагнавшей дремоту на прислонившегося к пластиковой белой стене охранника и постучал в исцарапанное стрекозами окно, из решетчатого отверстия выпустившее на меня неприятно холодный воздух. Не заметив моего присутствия, служащий продолжал дремать, мятая черная фуражка со змеиным черепом кокарды съехала набок, из приоткрытого рта тянулась зеленоватая слюна. Взглянув на шлагбаум, вспугнув ползшего по нему полосатого, красно-черного геккона, я задумался о том, смогу ли перепрыгнуть через неверную преграду, как уже много раз делал когда-то, но потом мне пришлось бы бежать, сопровождая то тягостным воем сирены. Сегодня у меня не было желания нарушать правила, не хотелась шума и ноги немного болели после проведенных в интимных усилиях ночных часов и потому во второй раз я постучал настойчивее, с такой силой, что зашаталась сама будка. Только это и разбудило сонного стража, количеством подбородком смущавшего всех ценителей нечетных чисел. Приняв мои монеты и не взглянув на них, оставив их лежать на белом побитом пластике, он бросил мне жетон и сразу же вновь расслабился, позволив силам естественным и упрямым снова склонить его в охлаждающий сон. Круглый красный жетон, в обкусанном уродстве своем обретший сходство с пережившей извержение вулкана монетой, превратил лик неведомого правителя в неясную растертую округлость, слепил из букв неразличимую приторную вязь, сплел из цифр веревку висельника, разыгрывая себя беженцем с суконных столов.

Отдав его звонкому металлическому чреву, с трудом протолкнув гибкую пластинку в поржавевшую щель посреди гнутого металла, я, пригнувшись, проскочил под шлагбаумом, не дожидаясь, пока он поднимется полностью.

Старые эти улицы никогда не смогут стать для меня приятными. Гладкие камни мостовых, отполированные каблуками многих поколений проституток, слишком скользкие для моих туфель, вызывали у меня мускусную тошноту, был слишком темным на мой вкус кирпич низких домов, считавших количество этажей больше трех непозволительным оскорблением, некоторые из страхов моих признавали невозможным находиться в комнатах с такими узкими окнами, что через них смогла бы протиснуться только самая тощая кошка. От долгого пребывания здесь у меня заболела бы голова и, скорее всего, я лишился бы возможности писать слова длиннее семи букв. В столь ранний час здесь почти не было людей, только дворник в черном комбинезоне уныло брел, тяжело дыша под раскрашенной золотыми стрекозами дыхательной маской, сгибая спину от тяжести красного увечного баллона, тянувшего к ней серебристую трубку. Сметая в сторону использованные презервативы и красочные упаковки от них, вызывавшие во мне чувства, подобные предчувствию праздника, он подволакивал левую ногу, носком болотного сапога оставляя на асфальте черный прерывистый след. Поспешив пробежать мимо того существа, я опустил взгляд во избежание случайных столкновений его с рекламными объявлениями увеселительных заведений, с облепленными блестками улыбчивыми девушками и маслянистыми юношами, ибо от вида их кишечник мой болезненно сотрясался, причиняя мне задористые страдания и прошел через решетчатые ворота мимо прижимающихся друг к другу зазубренных домов. Левый выпустил ко мне прохладную оторопь могильных благовоний, а правый защекотал руку электрическими разрядами. Не допуская прочих намеков, я повернул на улицу, улыбаясь вернувшемуся ко мне шуму автомобилей, увлеченно ускользая от идущих навстречу людей.

Остановившись на перекрестке, проведя рукой в поисках благословения по золотистой груди уличного идола и царапающим пальцы соскам, улыбнувшись ее черным длинным вибриссам и ушам с высокими кисточками, ожидая зеленый сигнал светофора с терпением профессионального мученика, я сперва не принял ворчливый, проникновенно-злобный рев автомобильного сигнала на свой счет и только когда он повторился, а затем прозвучал и в третий раз, посмотрел налево, на стоявший возле меня пикап, придавленный к дороге мятой белой цистерной со сладострастно извивавшейся на ней светловолосой, нагой и пышнотелой русалкой.

За рулем старого, горделиво изгибающего ржавый капот, престарело трясущегося даже на холостых оборотах автомобиля, сидел мой давний знакомый, единственный, с кем мне довелось делить женщину. Ухмыльнувшись, я сошел с тротуара, прикоснулся к горячей стальной ручке и низверг себя в раскаленную тайну салона, где тихо гудела раздраженная музыка, бренчала приборная панель, подпрыгивали на ней мелкие монеты, покачивался обвисший на бесполезном зеркале лобового стекла медальон, притягивающий духов, окружающих машину, становящихся щитом перед возможными неприятностями и погибающими первыми в любом случайном происшествии. Старый мой приятель, улыбаясь, посмеиваясь, покачиваясь, подергивая лежащей на влажном блеске руля левой рукой, протягивал мне другую для рукопожатия, зная, как неприятно мне это действо и что всеми силами стараюсь я избегать его, тем самым добродушно смеясь надо мной, как любил делать то с ним и я сам. Высоко выбритые на висках волосы его стали еще более яркими с тех пор, как я видел его в последний раз, рыжий их цвет словно обретал все большую силу с каждым днем, отнимая ее у всего остального организма. Кожа его становилась все бледнее, несмотря на яркое солнце, короткие рукава и проводимые на пляже дни, руки обретали все большую тонкость у того, кто когда-то мог с легкостью поднять своего пустынного мастифа, уже несколько лет он старательно избегал соития и все это я относил к последствиям некоторых его пристрастий, некогда разделяемых и мной, но исчезнувших, стоило мне встретить обитающую теперь в моей квартире девушку.