Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

– Куда ты идешь? – скользкая от пота рука вытерла его о мою ладонь. Пылающая серая кожа сиденья обожгла мою спину, взгляду же пришлось несколько мгновений привыкать к необычной перспективе улицы, ибо слишком редко оказывался я в автомобиле и не мог спокойно принимать столь низкое положение.

Не раскрывая истинных своих намерений и планов, я пожал плечами, опасаясь, что он может пожелать присоединиться ко мне.

– На Янтарную улицу. – даже если и решился бы он доставить меня к тому названию, я немногое бы потерял.

Довольно кивнув, он положил и вторую руку на руль, от чего двигатель машины взревел оскорбленным вожаком стаи, обнаружившим неверность своих самок, и она затряслась чуть сильнее.

– Могу подбросить. – автомобиль резко сорвался с места, как только светофор позволил то, стеснительно накренился на повороте. Чувствуя за собой певучую тяжесть цистерны, внимая гулким переливам жидкости в ней, я испугался, что мы перевернемся, если друг мой, всегда отличавшийся стремлением к растекающемуся риску, еще немного увеличит скорость.

– Если ты поможешь мне. – редко звучавшие его просьбы всегда приводили к самым непредсказуемым последствиям.

Уточнив, сколько времени на это понадобится, взглянув на часы, как будто нуждался в том для соотнесения своих потребностей, я позволил ему увлечь меня и мы совершили вояж по улицам жизнерадостного города, ликующего от собственного непредумышленного величия. Оказавшись в сладостных тисках дорожного затора, я расслабился, вывесил руку из окна, поглаживая царапающий пальцы горячий металл и наслаждаясь необычными для меня впечатлениями. Без подобных явлений город не был бы привлекателен для меня, в нем недостаточно было бы обворожительных страданий, слишком спокойным был бы он и слишком бесстрастным. Моргая, я задерживал темноту глаз чуть дольше, чем было то необходимо, останавливал дыхание, вбирая недовольные крики, неровный гул двигателей, слоящуюся музыку, создавая из всего того уютный хаос впечатлений, необходимых мне больше, чем скороспелый поцелуй. В этой солнечной неподвижности расцветали невероятные, экзотические плоды, только здесь и способные налиться соком. От машины к машине тянулись остролистые лозы осторожного презрения и взаимной завистливой ненависти. Те, кто страдал в старых автомобилях завидовали владельцам новых, обладатели дешевых проклинали улыбчивых хозяев роскошных экземпляров, те же, в свою очередь, сетуя на приторное одиночество, не сводили глаз со скучающих женщин, сидевших в подернутых рваными пятнами машинах, рассеянно ласкавших своих мужчин, надеясь уменьшить их нервозное напряжение. Обвиваясь вокруг осей и колес, вбирая плодородное тепло двигателей, умащаемые каплями маслами, капающими из прохудившихся трубок, в достатке находя здесь и протекающей влаги, извилистые невидимые плети вытягивали свои шипы, распускали многоярусные, непочтительно благоухающие цветы, каждый слой лепестков чьих собственные имел цвет и предназначение.

Первый, лазоревый, с изумрудной каймой, приверженец мягкобрюхих гусениц, исходил сладким подозрением и тот, кто больше прочего был расположен к его убаюкивающему аромату, внезапно вспоминал некую незначительную деталь, неосторожное слово, удовлетворенную улыбку, сокрушающуюся близость, оказывающиеся достаточными для воображаемого предательства и вцеплялся сильнее в руль, выключал музыку, сосредотачиваясь на своих домыслах или делал ее громче, пытаясь их заглушить. Второй, алый, с оранжевыми точками, осиный почитатель, наполнял день терпким безразличием и в безжалостном его гуле все становилось равноценным, теряя различия, устраняя пристрастия и привязанности. Стоило повнимательнее всмотреться в него и становилось неизбежным осознание наивной пустоты, окружающей каждого, безумие начала и бессмысленность завершения пути, а цели и выгоды становились немедля несущественными и глупыми. Стремившиеся к другим людям, переставали тогда понимать их привлекательность. Мужчина, еще полчаса назад торопившийся к обещавшей отдаться ему девушке, начинал сожалеть о своем недостойном порыве, понимая, неожиданно для себя, что грудь ее невелика, ноги коротковаты, сама она полна пошлых сомнений и мало чем интересна в остальном. Юноша, мечтавший о том, как примет его в объятья возлюбленный, вспоминал девочку, поцеловавшую его когда-то и, неуверенный теперь в выборе своем, начинал осматриваться вокруг, пытаясь разглядеть в других машинах детей. Третий же побег, фиолетовый, с темными полосами, поклонник мстительных муравьев, горьковатой пряностью возбуждал переливчатую злость и, словно холодный возбуждающий напиток касался горла, пробуждая человека от тревожного сна, поощряя его выпрямиться на кресле, всматриваясь в чужой металл с костеломной яростью во взгляде, испытывая ко всему вокруг лишающую рассудка ненависть. Тогда больше всего хотелось покинуть свою машину, бить чужие стекла и лица и мог несчастный вцепиться зубами в свою руку, вкушая собственную кровь взамен текущей из незнакомцев и заплакать о забытом в кухонном комоде оружии. А ползучие вьюны пролезали в ливневые стоки наивной болезнью, проникали в трубы, сжимали провода, разгрызали и замыкали их, вынуждая красный сигнал светофора на мгновение замерцать и продолжить свечение свое, столь благотворное для хищных растений.

Пробравшись сквозь сплошной поток машин, иные из чьего числа не выдерживали жары и напряжения, останавливались, отказываясь двигаться дальше, мечтая никогда больше не знать ни одного оборота колеса, ни единого метра любого пути, какой бы заманчивой ни казалась цель, какие блага и дары не обещало бы достижение ее, мы миновали несколько столкновений, рассыпавших вокруг себя загадочную мозаику ярких, радужно переливающихся стеклянных осколков, задиристо слепящих стальных частей, приклеенных друг к другу засохшей кровью. В печальном восторге следил я за искореженными машинами, погнувшимися крыльями, обнажившимися в приступе самоунижающей ярости лампами, вспухшими подушками безопасности, чувствуя в лукавой пустоте погибшей подвижности остановившееся время, наслаждаясь ею как непостижимо прекрасной скульптурой, возникшей по вине обстоятельств чрезвычайных и уже потому заслуживающей отношения к себе как к явлению исключительному и почти невозможному. То, что к воплощению их приложены были человеческие ошибки и неудавшиеся намерения, переоцененные возможности, незамеченные обстоятельства, неловкая забывчивость, упрямая самоуверенность, еще больше сближало представшее передо мной с неким жестоким искусством, и мне было чем насладиться во время моего путешествия.