Этьен Экзольт - Сердца наши золотые, инкрустированные бриллиантами

Предвидя как минимум одну приятную встречу, я выбрал из карамельной жестяной коробки, облюбованной зимородками и туканами, угрюмую тяжесть кольца, по всей окружности вспухшую крупными гладкими волдырями. Кровожадный блеск выдавал в нем хирургическую сталь, мягкой уверенностью сжало оно средний палец на правой руке, кроткое и готовое ко всем недозрелым удовольствиям. Тонкий серебристый ободок круглых часов, раскинувших по женской кости циферблата щупальца черного осьминога, успел царапнуть мое правое запястье, пока я затягивал на левом узкий кожаный ремешок.

Замшевые туфли, намеренно лишенные ухода, сбившие носки и каблуки в оскверняющих странствиях по городу, приятно сдавили ноги. Телефон отправился в правый карман брюк, всю имевшаяся у меня наличность, полторы тысячи мирадоров, поместилась в левый, с полки под зеркалом вспорхнули солнцезащитные очки с непроницаемой темнотой узких глазниц, спрыгнули разномастные ключи, сбившиеся под белой вислоухой собачкой пластикового брелка. Взглянув на себя еще раз, я остался доволен своим небрежно-порочным видом и покинул квартиру.

На лестничном пролете этажом ниже вжималась в угол между стеной и рамой жестяная банка от собачьей еды и, почти вываливаясь из нее, на груде подобных себе, едва дымился свежий окурок. Кто-то был здесь, когда моя девушка спускалась, видел ее груди под тонкой майкой, проследил за ее ягодицами и ревность дернула мои губы, разошедшиеся на мгновение в завистливом оскале. Скорее всего, то был грузный высокий подросток из квартиры, прятавшейся за красной железной дверью. Следовало заставить его появиться передо мной, пригрозить ему, намекая на непристойную расправу. Дважды он пытался схватить мою девушку за руку, когда она проходила мимо, но я только посмеивался, выслушивая ее причитания, воображая те сцены и возбуждаясь. Гневный взор обратив на его дверь, как будто надеялся, что в это мгновение он смотрит в глазок, я прошел мимо нее, затем вернулся и ударил в нее ногой. Медленно развернувшись, оставляя время на любой ответ, я так и не получил его, довольствуясь упущенным смехом.

Отшвырнув вверх еще один этаж, я оказался в квадратной полутьме, я прикоснулся к стальной кнопке и она открыла для меня дверь. Вторгаясь в ослепительный сей, приготовившийся к пыткам день, я совершал то с единственным намерением дополнить собой каждую из тех особенностей его первозданной чистоты.

Проскользнув в тени деревьев, пробравшись мимо них, стараясь не наступать на едкие солнечные пятна, я выбрался на неровную асфальтовую дорожку, повернул за выпятивший кирпичный некроз угол дома, схватился за прутья калитки, оставившие на моих пальцах черную свою пыльцу. С тяжелым скрипом она сдвинулась, открывая прореху, позволяющую мне вырваться на улицу и я не потрудился закрыть ее за собой, оставляя путь во двор открытым для носух и броненосцев.

Предоставленный лишь своим желаниям и свободный, я опустил на глаза солнцезащитные очки, спасаясь в их благодатной темноте и теперь весь мир вокруг приобрел цвета чуть более мягкие и насыщенные, смирился в преувеличении насыщенного контраста, слегка потух и присмирел, в умиротворении том обретая радость и сам я чувствовал себя спокойным и полным сил. Взглянув на часы, я узнал от головоногого мудреца, что было уже пять минут десятого и направился в сторону центра.

Город растворялся вокруг меня в беспокойном своем, тоскливом, уравновешенном, безучастном безумии. В сближении со мной одновременно пребывало так много людей, что иногда мне приходилось замедляться, упираясь взглядом в чужую спину с темными узорами пота на рубашке или блузе, образами своими напоминавшими мне о том, что я уже несколько дней не извергал семя на девичий язык. Навстречу мне прошли два чиновника в красных мундирах и черных кожаных перчатках, требовавшихся от них, несмотря на жару. Смеющиеся, они украсили кожу на лице своем золотистыми чешуйками мнемоцита, выдававшего их путешествия на северные коралловые острова и визиты к живущим на них женщинам-анацефалам. Черные траурные ленты свисали с их бескозырок, названия контор обозначались незнакомыми, непонятными мне пиктограммами. За поворотом в переулок мелькнуло море, возле покосившейся двери в соляную лавку стояли, сгорбившись, трое моряков и я позавидовал им, вообразив, что уже вечером того дня их ржавые, полнящие трюмы крысами сухогрузы отправятся прочь из этого города, в манящие клокочущими мусорными островами, красочными нефтяными пятнами, усталыми подводными огнями, ядовитыми рыбами, гниющими атоллами океаны, где смерть становится мучительно яркой в растворяющем сталь солнце и не остается ничего, что не могло бы стать мыслью. В изможденном, ревниво-истеричном, пенисто-сластолюбивом сходстве мореходов чудилось мне нечто, вынуждавшее к отчаянной зависти, к мыслям о том, что мне следовало вернуться, отдаться, исчезнуть, скользнуть за ними, забыться в любовном естестве, путешествовать по миру, будучи прикованным к горячей трубе в затхлом трюме, подставляя себя нисходящим с вахты. Задумавшись, я посмотрел им вслед, как другие делают, если проходит мимо них соблазнительный мужчина и, не заметив, едва не сбил с ног одну из шедших мне навстречу школьниц. В своей летней униформе, коротких юбках и черных чулках, тонких топах и шляпках с сетчатой вуалью, они выглядели отвратительно, напоминая мне одомашенных носух, серо-черных, злобных, переменчиво-недовольных. От столкновения со мной у одной из них слетела с головы шляпка, но другая успела подхватить ее, сжать в руке, повернувшейся ко мне так, что я увидел три ровных шрама на запястье. Слухи уверяли, что теперь они отмечают так свои совокупления. Рыжие волосы, вырвавшись, ослепили меня, световодные искры вспыхнули на кончиках их, превозмогая поляризующие стекла и я отвел взор, опустил его к соскам и промежностям, маленьким грудям под шелковистой тканью, скорее забавным, чем привлекающим. Отступив в сторону, я бормотал извинения, а девушки шипели, фыркали, рычали и та из них, которую я лишил головного убора, выпрямившись, посмотрела на солнце, словно впервые увидела его, после чего перевела на меня шероховатый, отрицающий взор, брови в форме марсианских сабель, электрические искры, сновавшие между ресницами. Слова их оставались непонятными меня, почти забывшего уже женский язык, тем более подростковый его диалект. Поймав свою самку, я приучил ее говорить разумно. Все дальше и дальше торопился я от них, шляпка уже вернулась на свое прежнее место и мне следовало забыть о межполом столкновении, но подобные происшествия неприятны мне более прочих, я не люблю встречи, мне противны случайности. Напуганный произошедшим, я свернул в сторону от широких улиц, ускорил шаг, отправляя себя в сырой промежуток между двумя высотными домами.