Максим Смирнов - Исповедь для принцессы

– Знаешь, я больше не хочу обсуждать тот злополучный вечер, когда все это случилось. Этого больше не существует, ты же видишь, что теперь я с тобой и это главное.

Мне кажется, что иногда я все также отчетливо чувствую запах жженой ткани твоего свадебного платья, говорю я. А если верить статистике, то огонь единственная беспристрастная стихия.

Мы пьем шампанское, я глажу твои кисти рук, а когда обнимаю, то ты говоришь, что никто и никогда не обнимал тебя так. Не знаю верить ли этому, ведь, кажется, я самый настоящий среднестатистический неудачник.

– Ты же знаешь, что это не так, – говоришь ты, – просто тебе нужна моральная поддержка. К сожалению, почти всегда, но думаю в этом и есть твоя отличительная черта.

– Я всегда хочу быть один!

– Это изюминка.

– Мне кажется, что у меня не все порядке с головой!

– Это особенность всех писателей.

– Я никогда не напишу своей лучшей книги!

– Это потому что каждая последующая будет лучше предыдущей, и так до бесконечности, – говоришь ты, – и так до самой смерти, как тебе и хочется.

Своего рода творческая идентификация, анатомия сознания, разрез созидания конкретного человека. К сожалению, я мало понимаю, кто я такой. И кем стал. Я не понимаю, почему люди отказываются от нормального и общепринятого пути, почему выбирают дорогу отчуждения, ограничения себя во всем. Я твое ничто. Я твоя пустота, которая никак не может наполниться. Я твое не родившееся дитя. Твой страшный сон. Я говорю, что помню ночное бдение, в котором мы с тобой впервые поцеловались. Пусть на грани яви и фантазии, но сделали это – перешли черту маленькой смерти, за которой уже не было возврата в прошлое. Боюсь, что я готов умереть на твоих руках лишь для того, чтобы доказать себе, что больше не живу. Что я всего лишь отголосок чьей-то жизни, возможно, даже твоей, возможно, выдуманной кем-то. Я не верю больше в Бога, не верю в тебя, не верю в эмоции, не верю в себя, не верю в деньги, не верю в наркотики, не верю в книги, не верю в еду, не верю в спорт. Все – иллюзия, все – несуществующая идея, которую каждый возносит в ранг идеала. Я покинутый всеми и позабытый даже тобой. Что бы подумал Иисус, если бы я отрекся от него, как апостол? Он бы сказал « …еще один человек, слишком человек…»

– Хорошая интерлюдия между главами, – говоришь ты и допиваешь шампанское, оставляя след от помады на бокале, – разве тебе так не кажется? Тебе нужно немедленно это все записать, пока это не стерлось из памяти. К сожалению, что бы ты ни говорил, что бы ни чувствовал – все это уже неподвластно тебе. Лучше быть куклой Бога, чем кукловодом без собственного деревянного войска, от которого остались одни ниточки.

– Я устал и хочу спать.

– Да конечно, – отвечаешь ты и накрываешь нас одеялом, – пожалуйста, разденься, спать в одежде дурной тон.

И я вижу, как твои черные трусики летят на кресло.

Я говорю тебе, что церемония длилась совсем недолго. Я имею в виду похороны моих родителей. Меня заставили одеться в черный траурный костюм, белую рубашку и какой-то вычурный галстук. Рядом со мной стоял мой друг, тогда мы его прозвали Панцирь Джек, за его любовь к огромным Мадагаскарским тараканам, которых он выращивал в специально построенной ферме. По латыни Gromphadorhina portentosa. Десятисантиметровые уроды, вот они кто. Он подошел незаметно, когда вокруг меня совершенно чужие люди отдавали последний долг моим родителям. Соседи, сотрудники, знакомые.

– Процедура кремации занимает не менее одного часа, – шепчет он на ухо. Обычно его улыбка пахнет зубным налетом и мятной жвачкой. Тогда же он стоял, поникший и мрачный, держал руки в кармане и изредка посматривал на меня. Я думал, что это из солидарности, но кто же знал, что человек, который выращивает тараканов, имеет право на свои собственные слезы.

Мы в огромном ритуальном зале, выполненном в черных тонах. На полу кафельная плитка, в которой я вижу собственное отражение и свои страхи. Вокруг люди, которых я не знаю или не помню. Слишком много их, а я такой одинокий и брошенный, жду решения социальных служб относительно моей дальнейшей жизни. Без родителей, конечно. Перед нами стоят два гроба, полированных, из дорогого дерева. Я не могу просто представить, что они полны кем-то, эти емкости для покойников. Гробы прикреплены к механизмам, которые уходят под землю.

А потом была церемония. Они, эти люди, что-то шептались и говорили друг с другом. Священник произнес молитву, провел обряд прощания, и распорядитель церемонии запустил механизм. И я наблюдал, как два гробика опускаются в неизвестность. Мне показалось, что я должен увидеть пламя, которое начнет пожирать огнем деревянные гробы, но они под тихий гул механизма просто опустились вниз. Кажется, тогда я стоял и плакал. И чувствовал, как пузырятся сопли у меня в носу, а ноги – подкашиваются.

– Когда гробы опустят внутрь, мы больше ничего не увидим, – говорит Панцирь Джек и, как загипнотизированный, смотрит на закрывающиеся створки люка, – мне рассказывал мой отец, который видел один раз всю эту процедуру от начала и до конца. На самом деле, когда гробы опускаются вниз, они останавливаются невредимыми в подвальном помещении. Там за ними на электропогрузчике подъезжает другой служащий и грузит их себе на борт. Все скрыто за ритуальными действиями. Просто маленькая тайна для близких людей покойника. Дальше дорога проходит по длинным изгибам подвалов к самому главному в крематории – к печи. Потом гробы погружают в жерло адской машины, где при высоких температурах их сжигают на протяжении часа или двух. Но самое интересное, что прах получается не таким, каким мы его привыкли видеть. Многие фрагменты тела не прогорают полностью, например, берцовые кости либо протезы. Дальше работник морга совком собирает угли от гроба и останки тела. Помещает все это в большое и мрачное подобие мясорубки, где превращает все это в серый прах. Представляешь, крутит как мясо в большую тарелку. Ну а дальше, засыпает в урну, и уже потом отдает родственникам. Запах там стоит просто тошнотворный, как на кухне дешевой забегаловки. Вонь раскаленного жира и пережаренного мяса…

Только через неделю я прихожу в себя и понимаю, что жизнь начинает двигаться по-другому. Долгое время я нахожусь под пристальным вниманием средств массовой информации, меня показывают по телевидению, обо мне говорят соседи. Жертва теракта. Долгое время решается вопрос о переселении меня в приют. Социальные службы ждут, что после официального объявления похорон, появятся какие-то родственники, которые возьмут опеку надо мной. Но, к сожалению, даже я ничего не знаю о своем генеалогическом дереве. Мне хочется закрыться ото всех и никогда больше не появляться на глаза людям. Я прячу все зеркала в доме, чтобы хоть как-то лишиться возможности видеть себя. Это брошенное маленькое дитя. Нахожу компакт диск Radiohead «Pablo Honey» и слушаю до дыр песню «Сreep». Музыкальный центр работает не переставая. А потом брожу по пустым комнатам, лишенным отражений, и пою вместе с Томом Йорком.