А-Викинг - Долгий сон

Резкий выдох, участливый голос шефа:

— Сашенька, ну что с вами сегодня? То стонете, то одышка… Может, вам лучше домой?

— Тина благодарит господина…

— Не расслышал? — растерянно смотрит из-под очков.

— Ой, извините… спасибо вам! Я действительно пойду! А то слишком хочется, а тут никак, и вообще…

Шеф молча и обалдело проводил глазами к дверям.

— Нет, Сашенька, вам и вправду сегодня нездоровится! Вы мне нужны, так что болеть не надо!

И решил пошутить:

— А то если не сделаем доклады вовремя, вот возьму и нашлепаю!

Она вылетела из дверей. Пулей. Шеф покраснел вдогонку — «Обиделась?»

Ой, глупенький ты мой… Хочешь, вернусь, закроем кабинет — и не надо никакого кнута, возьми ремень и дай мне еще раз познать Тину!

2003 г.

По виду Ерофеич действительно был «Дед Мороз с рождественской картинки» — с бородкой, морщинками, ласковым шепотком — ну разве что не такой упитанный. Незнакомке было лет двадцать пять: красивая, с гордо посаженной головой, всегда изысканно одетая женщина. Так и хочется сказать — дама.

Самая бредовая идея, которая могла прийти нам в голову относительно их связи, ничего общего с реальностью не имела. Она приходила к нему в дом, никогда и ни от кого не скрываясь, уходила когда засветло, когда в полночь. Дед Мороз тоже посмеивался, хорохорился:

— А мы там — того… иротикой увлекаемся! Я ведь еще ого-го!

Какая уж там «иротика», когда деду под семьдесят? Но, с другой стороны, не в шахматы же они играли два-три раза в месяц? Вот была загадка…

По селу упорно ходили слухи, что дед увлекается знахарством и всякими разными травами. Слухи имели под собой определенную почву, что в конечном итоге и снимало в глазах старшего поколения все вопросы о появлениях незнакомки. Однако мне все равно чудилось неизвестно что, вплоть до полетов незнакомки на метле. К тому же, она мне нравилась — так, как может нравиться изысканная и прекрасно одетая молодая дама полудеревенской девчонке едва четырнадцати лет. Старая истина: хочешь скрыть правду — скажи ее. Там действительно была «иротика»…

Декабрь был вьюжным. В темноте у забора замаячила тень. Сквозь разводы метели удалось разглядеть — Незнакомка, проваливаясь по колено в сугроб, что-то искала в вербовых кустах вдоль ограды. Блеснул нож — женщина, тщательно выбирая, то и дело срезала тонкие, длинные прутья.

Набрав толстую связку, оглянулась, и торопливо пошла к крыльцу. Хлопнула примороженная дверь, загорелся свет в тыльной комнате. Пора браться за разгадку? Тихонько подкравшись, чтоб даже снег не скрипнул под валенком, я приникаю к замерзшему стеклу…

Ерофеич стоит почти у окна, спиной ко мне. Голосов не слышно — раскрыв какую-то потрепанную книжицу, что-то читает вслух: шевелится борода, грозит высоко поднятый палец. Ой, наверное, колдует! Сейчас начнется пришествие нечистой силы… Отодвинулся на шаг в сторону — и мои глаза не верят самим себе: в углу, под темной иконой, покорно опустив голову, на коленях стоит совершенно голая Незнакомка. Волосы, рассыпавшиеся по плечам, поначалу совершенно скрыли поразительную деталь — молодая красавица была в широком кожаном ошейнике.

«Заклинания» были недолгими — еще несколько раз воздев к небу грозный перст, он явно велел переходить к делу. Незнакомка послушно кивнула головой, все так же на коленях приблизилась к Ерофеичу и поцеловала протянутые ей руки. Глаза ее блестели, рот чувственно приоткрылся, она о чем-то жарко попросила деда. Поднялась с колен — стройная, с крупными белыми грудями, совершенно не прикрывая руками наготы.

Боже, как мне захотелось быть такой же красивой и беззастенчивой — стоять совершенно нагой перед мужчиной в полном сознании силы своей красоты и не только не стыдиться, но наоборот показывать свое тело как великую ценность. Вроде бы в ошейнике, вроде целует ему руки — но мне почему-то казалось, что исходящая от нее волна чувственности поглощает и подчиняет все вокруг, и горницу, и меня, и Ерофеича…

Она первая вышла в большую комнату — горницу. Ерофеич — за ней, все так же держа в руках книжку. Кружевная занавеска на окнах горницы вообще ничего не скрывала — неяркий свет словно весь сошелся на тугом теле молодой женщины, очерчивая плавный изгиб крутых бедер и гибкую спину. Ее руки скользнули к лобку — нет, она не прикрывалась — целую минуту, если не больше, под пристальным взглядом Ерофеича, Незнакомка все сильнее и сильнее возбуждала себя. Она делала это стоя, прямо перед ним, слегка расставив длинные стройные ноги.

Плечи, груди, бедра — все в ней играло, все блестело молодой здоровой страстью. Потом, сильно закусив губы, она мотнула головой и протянула Ерофеичу сложенные вместе руки. Тот в несколько ловких движений связал их толстой веревкой, небрежно и как-то с ленцой хлопнул ладонью по щекам. Красавица молча приняла несколько несильных пощечин, только слегка прикрывала глаза, когда вскидывалась ладонь деда.

Когда он опустил руку, она вышла на середину комнаты, еще раз сильно провела ладонью между ног и быстро, одним гибким движением, легла на живот. Прямо на пол, на старые плохо крашеные доски, вытянув вперед связанные руки и опустив между них голову. А Ерофеич отложил, наконец, свою книжицу, вынес откуда-то из угла мокрые, блеснувшие на свету вербовые прутья. Стряхнул с них воду на спину и бедра женщины — она вздрогнула и плавным, каким-то покорно-зовущим движением широко раскинула ноги.

Ерофеич пучком прутьев провел между тугих ягодиц, между ног. Незнакомка приподнялась на животе, отзываясь на прикосновение мокрых прутьев. А когда они скользнули между ног, даже прикусила губы. Все было как в немом кино, но я могла поклясться, что не услышала, а скорее нутром почувствовала ее страстный стон…

Ерофеич отложил в сторону прутья, оставив в руке только один — длинный и гибкий. Женщина снова сдвинула ноги и призывно приподняла бедра, заметно напряглась… И розга быстро мелькнула, прочертив на ее круглом заду яркую полоску. Дернулись стройные ноги, снова мелькнул прут, жарко целуя голый зад.

«Дедушка» хлестал сочно, неторопливо, что-то приговаривая. Незнакомке было действительно больно — она вздрагивала все сильнее, изгибалась, начала приподниматься на животе. Где-то к десятой розге, когда Ерофеич уже во второй раз сменил истрепанный на ее теле прут, женщина вскинула голову: крепко зажмуренные глаза, прикушенные губы и блеснувшая предательская слезинка…

Но даже со стороны, даже в «немом» представлении сквозь окно было видно… Нет, не просто видно — каждым движением, каждым изгибом тела, каждой судорогой женщина не принимала наказание, а буквально отдавалась розге… Она жаждала этой боли, этой беззащитности, этой унизительной наготы и подчиненной позы — и долго, старательно, всем телом сливалась с секущим прутом.