Эрика Йонг - Сердце Сапфо

— Стой, кто идет? — крикнул первый стражник, высокий нубиец с лицом Адониса.

За ним стояли еще пять воинов — громадные, мускулистые, бронзовые наконечники блестели на их страшных копьях. Они сердито поглядывали на нас.

— Меня зовут Сапфо, я — дочь Клеиды и Скамандронима, — отважно сказала я.

— У нас нет приказа пропустить тебя, — сказал первый стражник, загораживая дорогу.

Нас оттеснили на обочину, и два других стражника грубо схватили нас.

— Сапфо… я думаю, нам стоит отправиться домой, — прошептала трясущаяся Праксиноя.

— Господа, — сказала я, — если вы нас отпустите, то избавите себя от лишнего беспокойства.

Они нас отпустили, и мы бросились прочь от дворца.

— От кого вы бежите, маленькие?

Это был высокий молодой человек с рыжеватой бородой и шрамами на щеках — типичный воин. Он был старше меня — зрелый мужчина лет двадцати пяти.

— Я никуда не бежала.

— Я могу отличить бег от ходьбы, глаза еще видят, — поддразнивая меня, сказал он, и в глазах его загорелись искорки.

Он заглянул мне в самую душу.

— Меня зовут Алкей. Я насмехаюсь над войной и героями. Я бросил щит и бежал с последнего поля боя. И Питтак хочет изгнать меня за это. Считается, что мне должно быть стыдно. Но я отрицаю стыд. Нет ничего стыдного в том, чтобы любить жизнь сильнее смерти. Ведь мы же в конечном счете не глупые спартанцы. В противном случае я был бы уже мертв. И какая польза была бы от этого богам — сами-то они бессмертны?

— Ты — поэт Алкей? — спросила я у прекрасного незнакомца.

Сердце мое колотилось при мысли о том, что я вижу его. Я хотела, чтобы он навсегда оставался перед моим взором!

— Он самый.

— Я знаю твои песни наизусть.

— Ну так что же ты там стоишь и дрожишь? Спой хоть одну!

— Ты хочешь сделать мои стихи лучше, чем они были! — сказал он высокомерным тоном.

Потом, на симподии у Питтака, я поняла, что моя версия понравилась ему больше собственной, потому что он пропел ее в том виде, в каком услышал от меня. Он бы провалился в Аид, но ни за что не признался, что восхищается мной. Но я безрассудно влюбилась в него с самого первого взгляда. Я влюбилась в его самоуверенность, самообладание… даже в его гордыню. Все эти его качества находили отклик в моей душе. Эрос пронзил мое сердце своей остро отточенной стрелой.

Алкей был похож на бога солнца: копна золотистых волос, золотистая борода, золотистые волосы на груди. Мне казалось, ему хватит сил тащить колесницу по небу. Почему я сразу поняла, что наши жизни будут связаны? Он ходил вразвалку, и мне хотелось распахнуть перед ним мои чресла, хотя я была девственницей. Если не считать моего отца и деда, прежде мне не нравился ни один мужчина.

— Идемте — вам двоим нужно помыться! — сказал он Праксиное и мне и повернулся к стражникам: — Пропустите! Эти двое со мной — они мои прислужницы.

Стражники отступили, пропуская нас.

Петляющая тропинка, что вела к дворцу, была усыпана лепестками роз, затенена навесами из белого льна, прошитого золотой тесьмой. Слышны были флейты, доносился запах жареной рыбы. Прогретый вечерний воздух был насыщен ароматами женских духов. По внутреннему двору прогуливались пышно одетые аристократы, за которыми увивались льстецы. На некоторых из женщин были золотые короны. На некоторых мужчинах — золотые венки в виде лавровых листьев. Мы были слишком плохо одеты для столь изысканного общества.

Алкей поторопил нас в гинекей, женскую половину дома, и наказал рабам нарядить нас и прикрыть наши лица золотыми тканями, как это делают ланеглазые девственницы с Востока. Мы чувствовали себя странно и необычно с полузакрытыми лицами и подведенными сурьмой глазами. Алкей, увидев нас, рассмеялся.

— Вы похожи на храмовых девственниц из Вавилона, готовых зарабатывать на приданое с незнакомцами, — сказал он. — Держитесь у меня за спиной, а когда я скажу — исчезнете. Делайте, что говорю!

Следуя за Алкеем и взирая на роскошное убранство, мы чувствовали себя как бестолковые служанки. В комнатах для гостей полукругом стояли ложа, на которых гости могли отдыхать, есть и пить. (На Лесбосе мужчины и женщины пьют вместе.) Здесь были предметы искусства со всего известного мира: золотые статуи из Лидии, инкрустированные драгоценными камнями, египетские гранитные фигурки кошек и богов, сторожевые львы из Вавилона. Сюжеты стенных росписей были довольно игривые — таких я еще не видела. По правде сказать, поначалу я даже смутилась. Нарисованная на стене девушка-флейтистка играла на фаллосе, словно это был музыкальный инструмент. Трое мужчин занимались любовью с гетерой и друг с другом. Неужели никто не обратил на это внимания, кроме меня? Гости вели себя так свободно, что даже не смотрели на эти изображения, словно они оставались для них невидимы. Время от времени мне попадалась на глаза моя красавица мать, но ее интересовали только важные гости, и она не узнавала меня в моем маскарадном одеянии.

Но столах были груды ячменных хлебов, дары моря, включая угрей и крабов, жареные овощи, блестящие в золотистом оливковом масле. Пирамиды свежих фруктов, окруженные острыми сырами и низкими вазами с прозрачным медом, отливающим бронзой. К возлежащим кругом участникам пирушки подносили небольшие столики, и те ели и пили до отвала. Мы с Праксиноей из опасения быть узнанными следовали за Алкеем, словно тени. Прежде чем возлечь и предаться чревоугодию вместе с остальными, он отвел нас во двор и оставил за громадным кратером для смешивания вина с водой — там нас никто не мог увидеть.

— Никуда не уходите, пока я не приду за вами, — сказал он.

Ни я, ни Праксиноя не имели ни малейшего намерения куда-то уйти. Мы закрыли лица покрывалами и замерли.

Запахи еды были слышны и во дворе, так что мы просто погибали от голода.

— Я сейчас умру, если не поем, — прошептала я Пракс.

— Ш-ш-ш, — отозвалась она.

Пир все продолжался. Наконец целые толпы рабов принялись очищать полы от рыбьих костей и кусков хлеба. Пролитое масло смывали с мозаичных полов, а прекрасные девушки-рабыни споласкивали гостям руки, обнося их кувшинами с водой. Сервировочные столики исчезли, появился громадный смесительный кувшин, и огромное количество вина, пахнущего цветами, было по традиции смешано с прозрачной, чистой водой. Невидимые руки подожгли благовония, и вверх, словно молитва, устремился ароматный дым. Каждый гость получил венки и гирлянды из цветов и укропа. Наступила тишина — все ждали, кто первым нарушит ее. Состязания на симподиях всегда отличались непримиримостью, а дар сочинять песни считался божественным, в особенности здесь, на Лесбосе. Гости опасались, что когда очередь дойдет до них, они проявят себя косноязыкими тупицами.