Эрика Йонг - Сердце Сапфо

Мужчины могут переломать тебе кости, а девушки ломают сердца. Вот что я поняла. Женская исступленность свойственна не только амазонкам.

Тимада любила меня искренне, но Тимада умерла. Анактория была помолвлена и собиралась в скором времени меня покинуть. Когда я видела, как она болтает, смеется и флиртует со своим суженым, сердце переворачивалось у меня в груди.

Аттида перебежала к моей сопернице, а Родопис позаботилась, чтобы все в Митилене узнали об этом.

«Ну вот, — подумала я, — ко мне будут приходить новые ученицы, а потом, высосав все мои соки, будут уходить, оставив высохшую кожуру. Как только таланты девушки расцветают под моим крылом, ее забирает какой-нибудь малодостойный тип, которому не нужно ничего из того, чему я ее научила».

Я подумала об этом, и мне захотелось умереть, увидеть «заросшие лотосом Ахерона брега», как я пела в одной из самых печальных моих песен. Смерть звала меня. Я чувствовала, что зажилась. Я потеряла всех, кто был мне по-настоящему небезразличен, — мою мать, мою дочь, Алкея, Исиду, Праксиною, Эзопа. Жизнь моя, казалось, была сплошной цепочкой скорбей.

Потом появился Фаон с его агатовыми глазами и голосом, похожим на растопленный мед. Когда я впервые увидела его, что-то во мне сказало: «Берегись». Я слушала этот голос и делала вид, что черные кудри и плечи Адониса нимало меня не трогают. Я изображала безразличие так искусно, что он все сильнее и сильнее уничижался передо мной.

Фаон был неотесанным парнем — лодочником, перевозившим путешественников между Митиленой и материком, но он был красив и знал это. Он целиком предоставил себя в мое распоряжение и был готов возить меня с ученицами вокруг острова из Эреса до Митилены и обратно. Он отказывался от какой-либо платы.

— Быть твоим лодочником — большая честь, — говорил он. — Твои песни более чем достаточное вознаграждение.

И он, работая веслами, пел нам. Он всегда пел мои любовные песни и пел так хорошо, что щеки мои вспыхивали.

Спал он в своей лодке, вытаскивая ее на берег в Эресе неподалеку от моего родного дома. Он оказывал нам мелкие услуги — то порубит дрова, то перенесет что-нибудь тяжелое, но в дом заходить отказывался. Иногда мы предлагали ему еду, и он, взяв кусок хлеба, уходил есть его к себе в лодку. Он был коварен. Он выжидал.

Однажды ночью, когда полная луна заливала голубоватым светом берега близ Эреса, я пошла к его лодке, над которой он натянул потрепанный парус. В свете масляной лампады я увидела, как он царапает что-то тростинкой на египетском папирусе. Подойдя поближе, я увидела, что он переписывает мои песни.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Делаю тебя бессмертной, — сказал он.

Он сразу понял двусмысленность своих слов и поправился:

— Бессмертными твои песни делают боги, а я только переписываю их. Чем больше я их переписываю, тем яснее мне становится их гениальность.

— Я знаю — ты льстишь мне, — сказала я.

Но, несмотря на эту отповедь, его слова были мне приятны. Юноша поднял на меня глаза, и я увидела в них слезы.

— Эти песни не умрут никогда.

Я глубоко вздохнула и пошла прочь. Как мне хотелось верить, что в его словах не только лесть. Но сердце говорило мне иное.

Если тебя предали женщины, для твоего сердца нет лучшего лекарства, чем юный красавец, который обожает тебя.

Я любила мужчин и любила женщин и могу сказать, что мужчины понятнее в любви. Они слышат только один голос — своего фаллоса, и голос этот прост и откровенен. Женщины же слушают голос луны. Но луна светит отраженным светом. Физическая любовь с женщиной нежна и сладка, но женский ум так же неверен, как лунный свет. Мужчины в любви, в отличие от женщин, идут напрямик. Что я такое говорю? Фаон был одновременно нежен, как девушка, и при этом проявлял самое изощренное коварство. Он потел лунной росой. Капля лунного света, появившаяся на головке его фаллоса, когда тот затвердел, вероятно, была магическим зельем. Когда я слизнула ее, то сразу ослабела, как сонные животные Цирцеи.

Он так терпеливо плел свои сети! Я противилась, и противилась, и противилась, но настал час, когда противиться дальше уже не могла.

АФРОДИТА: Дары, которые получил от меня Фаон, будут для нее последним испытанием, и…

ЗЕВС: Она его не пройдет!

АФРОДИТА: Еще как пройдет! Моя последовательница сильна — сильнее, чем любая из смертных женщин, которых ты брал силой.

ЗЕВС: Я выиграю этот спор. Я всегда выигрываю.

АФРОДИТА: Но не в этот раз, отец.

Я снова отправилась навестить Клеиду и моего внука. Маленький Гектор обнимал меня за шею и цеплялся за меня так, что я едва не начинала задыхаться. Вот тогда я поняла, откуда берется желание похитить внука. Но я бы на такое никогда не пошла. Между внуками и бабками существует такая сильная и простая связь, тогда как связь между дочерьми и матерями нередко такая сложная и запутанная. Я испытывала ненависть к моей матери, которая оставила нам такое наследство. Она не имела права этого делать! Она взяла на себя прерогативу богов.

Я вспомнила женщину, которую встретила как-то в Сиракузах, — она позволила своему мужу отнести их новорожденную дочь на вершину холма и оставить там на волю стихий.

— Как ты могла допустить такое? — спросила я.

— Просто я знала, что без отцовской любви она никогда не расцветет и жизнь ее будет сплошным несчастьем.

— Но он бы со временем полюбил ее. Разве могло быть иначе? Она бы завоевала его сердце. Дочери всегда со временем завоевывают сердца отцов.

И тогда женщина начала безутешно рыдать. Своими откровенными словами я погубила ее. Она нашла способ примириться со своим горем, а я своей неуместной правдой лишила ее этого самообмана. Ложь слаще истины.

Потом я вспоминала Исиду — как она спасла жизнь новорожденной Клеиде. Я вспоминала Алкея, который так никогда и не видел свою дочь. И я плакала, плакала, прижимая к себе внука и спрашивая себя: будет л и у меня когда-нибудь внучка, с которой я смогла бы перекроить мое печальное наследство… и этот мир?

Вошла моя дочь — Клеида.

— Мама, каждый раз, когда ты появляешься, Гектор цепляется за тебя и не отпускает. А когда ты уходишь, я несколько дней не могу его успокоить.