Виталий Протов - Северное сияние

В номере он, конечно, почти немедля принял горизонтальное положение, хотя и с книжкой в руке. Но, одолев две-три страницы, полез зачем-то в конец, потом неизвестно почему принялся читать с середины.

Это была ночь лунного затмения (13/V) – оно поразило меня неожиданностью… Я объяснил Сабет, почему Луна, полностью покрытая земной тенью, все же четко виднеется на темном небе (тогда как в новолуние диск не виден) и кажется даже объемней, чем обычно. Не сияющий шар, как всегда, а словно шар, словно мяч, словно угасшее светило, словно огромный оранжевый сгусток остывающей магмы в глубинах вселенной. Не помню, что я говорил в тот час. Сабет тогда впервые поняла (это я помню), что я всерьез принимаю то, что происходит между нами, и поцеловала меня, как никогда прежде. Однако затмение было, пожалуй, тягостным зрелищем – огромный сгусток материи, который плывет, вернее, несется, в пустоте, вызывал зримый образ того, как, земной шар, тоже плывет – вернее, несется – во мраке вселенной. Кажется, я говорил о жизни и смерти в общем виде; и мы оба были взволнованы, потому что еще никогда не видели такого полного затмения Луны, даже я не видел; и впервые у меня возникло тревожное чувство, что девушка, которую я до сих пор считал ребенком, в меня влюблена. Во всяком случае, в ту ночь, когда мы вернулись в гостиницу, простояв на набережной Роны до тех пор, пока не начали дрожать от холода, она сама пришла ко мне в номер.

Он на полуслове провалился в небытие, откуда вернулся часа через три со страшной мыслью: что же я буду делать ночью? Странно, как, оказавшись вырванными из привычной среды обитания, теряем мы какую-то путеводную нить, которая ведет нас по жизни в обычных обстоятельствах. Он проваландался еще полчаса, посмотрел на часы, потом подошел к телефону и набрал свой домашний номер. Гудок, другой, третий – потом Наташкин голос:

– Слушаю.

Ишь, пигалица длинноногая. Слушает она. Раньше она мчалась на телефонные звонки, первая хватала трубку, кричала «але-але». Теперь она уже не торопится и слушает.

– Ну и что же ты там услышала?

– Ага, отыскался. Раньше не мог позвонить? Третий день уже. Мы с мамой волнуемся.

А и правда – почему он не позвонил раньше? С ним случилось что-то необъяснимое. Вырвавшись из привычного быта, он, кажется, забыл, что у него есть немудреная семейная обязанность: докладывать домашним о месте своего нахождения.

Он неумело соврал:

– Замотался – не было времени зайти на переговорную. А в гостинице телефон не работал. Вот только включили. Как вы там?

– Это я еще проверю – может, это ты только что придумал, а сам шляешься там.

– Наташка, как ты разговариваешь с отцом?! – грозным голосом спросил он.

– Мы скучаем, – резко переменив тему, прогнусавила Наташка. – Нет, правда, места себе не находим.

– Ладно, знаю я, как вы там скучаете. Ты лучше расскажи, как у тебя в школе дела.

– Ой, па, какая скукотища это школа. Дай хоть дома о ней забыть. Спроси что поинтереснее.

– Смотри, вырастешь дурочкой. Ладно, хватит болтать, дай маму.

– Нету их, – Наташка, если начинала кривляться, остановиться не могла.

– Тогда запиши мой телефон и запомни:, хоть ты и дуреха и неуч, я тебя очень люблю.

– Ну вот, опять сопли. Ладно уж. Я тебя тоже. Только никому не говори.

Воодушевленный этим тайным признанием, Сергей направился вниз – в столовую-ресторан. Меню не баловало посетителей разнообразием, из недели в неделю предлагая одно и то же – суп гороховый, борщ украинский, лангет, цыпленок табака… «Холестерину, небось…» – подумал Сергей. «Холестерин» был новым словом в его словаре. Куда как более разнообразной была карта вин. И он не удержался – заказал себе рюмочку (только похолоднее!) водки «Русский стандарт», хотя и подумал, что от того русского стандарта, который ценится гурманами, здесь, возможно, остается одно название.

Водку ему и правда принесли охлажденную – в запотевшей рюмочке. Он залпом выпил, разве что не крякнул. Эх, хороша была водка – настоящая, без сивушного духа, чистая, пробирающая. Он поставил рюмку и тут заметил на себе оценивающий взгляд девицы, сидевшей за соседним столиком. Впрочем, нет, не оценивающий – скорее какой-то скользящий, то ли усталый, то ли равнодушный. Сергей даже сразу не смог понять – профессиональные ли интересы привели сюда девицу или случайные обстоятельства. По ее внешности и одежде сделать однозначный вывод было невозможно. На столе перед ней стояла чашка кофе с пирожным и маленькая рюмочка.

Девица была блондинкой, совсем юной, на его взгляд, а на самом деле, видимо, лет девятнадцати-двадцати, хотя, его не удивило бы, окажись ей шестнадцать-семнадцать. Если ее сюда привели профессиональные интересы, то ее внешность совсем не отвечала его представлениям об этом типе женщин – невинные голубые глаза, которые даже если и смотрели на него оценивающе, то делали это как бы из природного женского любопытства, против воли или неосознанно для их владелицы. Чистое лицо, даже еще не красивое, еще не успевшее стать красивым, а только обещавшее, когда пропадет эта детская припухлость губ, когда чуть опустится этот вздернутый носик, когда исчезнут веснушки, слегка обсыпавшие детский лобик…

Он с трудом оторвал от нее взгляд и со зверским выражением на лице принялся отрезать очередной кусок шницеля. Увлеченный этим занятием, он даже не заметил, как девица встала и подошла к его столику.

– Сесть можно? – услышал он девичий голос – не развязный, каким принято произносить такие слова, а всего лишь вопрошающий, но в то же время уверенный – не откажут.

Он машинально отодвинул стул; движение это получилось у него поспешным – даже не разрешение: приглашение. Она села, достала из сумочки пачку сигарет, закурила – делала она это, не затягиваясь, просто набирала в рот дым и тут же выдувала его.

– Вам не идет курить, – сказал Сергей, замерев с ножом и вилкой в руке и вперившись взглядом в девицу. И вдруг что-то произошло. Он даже не понял что, но между ними будто пробежал электрический разряд. Во всяком случае, он явственно его почувствовал эту искорку, которая вполне могла разгореться в пожар – он знал только один способ потушить его.

– А что мне идет? – спросила девица. И опять: тон не наглый, а скорее какой-то любопытствующий. Может быть, даже детский. Ей и правда интересно узнать – что же ей идет.

– Не курить. А еще пить компот. Здесь чудный компот. Хотите?

– Я бы выпила кофе. С коньячком, – сказала она. И тут он впервые услышал в ее голосе нотки вульгарности – уменьшительное «коньячок» никак не вязалось с ее обликом.

Он заказал кофе себе и ей и две рюмки коньяка. Разговор явно не клеился. Девица, видимо, считала, что она свой шаг сделала, а дальнейшее за ним. Где она закончит сегодняшний вечер, теперь зависит только от него.