Энн Райс - Белинда

Он казался таким же усталым и озадаченным, как и я прошлой ночью. Алекс, облаченный в роскошный атласный халат, тут же налил нам выпить и заказал ланч в номер.

— Я так себе представляю положение дел, — начал Джи-Джи, взял предложенный Алексом бокал вина и продолжил: — Я ведь не клялся на Библии, а потому не обязан был говорить правду, и только правду. Я сообщил им лишь часть правды, если вы понимаете, о чем я. Сообщил им о том, что Белинда приехала ко мне в Нью-Йорк и пряталась на Файер-Айленд, пожаловался на подлое поведение людей из Голливуда, но не стал делиться с полицейскими тем, что она мне говорила. Я сказал, что она уехала в Сан-Франциско, потом позвонила мне оттуда, чтобы сообщить, что она у вас, что ей нравятся ваши картины и что она счастлива. Но, Джереми, меня весьма беспокоит одно обстоятельство. Они непрерывно спрашивали меня, когда она последний раз со мной связывалась, и без конца повторяли: «А вы уверены, что тот звонок из Нового Орлеана был последним?» Словом, у них навязчивая идея насчет Белинды. Как вы считаете, могут ли они располагать информацией о ее местопребывании, которой у нас нет?

Когда я вернулся домой, толпа на улице стала еще больше. И я вынужден был пробираться через дверь в гараж. Но несколько репортеров все же просочились за мной. Мне пришлось вывести их из гаража на улицу и войти в дом уже через парадную дверь, поскольку иначе они, как тараканы, расползлись бы по заднему двору.

— Джереми, правда, что вы нашли Белинду в притоне для хиппи? — выкрикнул кто-то.

— И вы действительно сказали полицейскому, будто вы ее отец? — спросил другой репортер.

— Эй, Джереми, а сам-то ты видел «Конец игры»? — поинтересовался третий.

Я захлопнул входную дверь.

По коридору мне навстречу торопливо шел Дэн. Он побрился и помылся, но выражение его лица мне не понравилось.

— Полиция уже начала здорово на нас давить, — сообщил мне Дэн. — Александер как может тянет время, но рано или поздно тебе придется с ними пообщаться, а потому, по его мнению, тебе лучше явиться добровольно.

У меня в голове вдруг промелькнула шальная мысль. Интересно, а в тюрьме можно писать картины? Глупость какая-то. Как, черт возьми, оказавшись в тюрьме, я смогу ее защитить?! Нет, надеюсь, до этого не дойдет!

Я прошел в кабинет в задней части дома, и Барбара протянула мне кипу телеграмм. Перед ней их лежала целая гора, и они продолжали приходить практически безостановочно. Автоответчик был включен на минимальную громкость. Мне показалось, я услышал чей-то злобный шепот: «Извращенец поганый».

Я развернул первую телеграмму:

ПОЗДРАВЛЯЮ С ПОКАЗОМ. ВИДЕЛА КАТАЛОГ. ПОТРЯСАЮЩЕ. ПРИЕДУ ЕСЛИ СМОГУ. ЛЕЧУ В РИМ ДЛЯ ДУБЛЬ-ПОЗИТИВА КОНЦА ИГРЫ. ЕСЛИ СМОГУ ПОЗВОНЮ КОГДА ВЕРНУСЬ. ДЕРЖИСЬ. СЬЮЗЕН ДЖЕРЕМАЙЯ.

— Прекрасно — прошептал я. — Значит, она делает дополнительные копии фильма. Когда пришла телеграмма?

— Возможно, еще вчера, — ответила Барбара. — Здесь таких не меньше пятидесяти. А еще двадцать принесли сегодня утром. Я сортирую их так быстро, как могу.

— Ну, на сегодняшний день это для нас лучший способ общения. Так что пусть автоответчик работает себе на здоровье, а вы пока займитесь телеграммами.

— Позвони по номеру, с которого отправлена телеграмма. Номер лос-анджелесский. Посмотрим, вдруг мы сможем поймать Джеремайя позже, — произнес Дэн.

— У меня для вас еще новости, — сказала Барбара. — От Райнголда. Он приезжал сюда в ваше отсутствие. Миллионер из Форт-Уорта Джо Тревис Бакнер рвет и мечет из-за того, что музеи имеют первое право выбора. Он хочет две картины прямо сейчас. Но Далласский музей уже сделал солидное и недвусмысленное предложение: пятьсот тысяч долларов за «Белинду с куклами». Райнголд попросил две недели для рассмотрения предложения. И да, тот другой парень… кажется, граф Солоски. Граф Солоски — так вроде. Ну, в любом случае он из Вены. Словом, он купил четыре картины и уже заплатил. Хотите знать, какая сумма набегает? Райнголд, похоже, считает, что этот Солоски не менее важный покупатель, чем музеи. Просто потрясающе. Правда?

Барбара выжидательно посмотрела на меня. И я прекрасно знал, что должен был что-то сказать, хотя бы из элементарной вежливости, так как она, милая, трудилась ради меня не покладая рук и очень устала. Но я промолчал, поскольку у меня действительно не было сил говорить.

Я пошел на кухню и рухнул на свой любимый стул.

Итак, граф Солоски подписал чек. Райнголд обхаживал графа целых тридцать лет, не меньше, считая его коллекционером произведений искусства номер один в мире. А потому Солоски имел приоритет даже по сравнению с музеями. Действительно, «просто потрясающе», ничего не скажешь! По крайней мере, для того парня, каким я был шесть месяцев назад, в тот знаменательный день, когда встретил ее на приеме Ассоциации книготорговых организаций, того парня, который сказал: «Если я не брошусь с обрыва, то так никогда никем и не стану».

Другой человек вряд ли сможет сфокусироваться на моих переживаниях. Я и сам-то вряд ли на это способен. Я смотрел на происходящее будто со стороны, как на пейзаж, написанный импрессионистом: цвет, линии, симметрия расплывчаты и скорее относятся к категории воздушного, чем земного.

— Ты знаешь, что это не сработает, — услышал я голос Дэна.

Полицейские появились во вторник, ровно в девять тридцать утра. Дэвид Александер приехал на два часа раньше. Он оказался стройным, худощавым блондином с холодными голубыми глазами за стеклами авиаторских очков в тонкой золотой оправе. Он сидел, сложив пальцы домиком, и я смутно припомнил, будто когда-то читал, что на языке жестов это означает превосходство над окружающими, но мне было все равно.

Мне не хотелось с ним говорить. Я думал о Белинде, о том, как тяжело ей было рассказывать свою историю Олли Буну. Но Александер был моим адвокатом, и Дэн настоял на том, чтобы я ничего от него не скрывал. Ну что ж, ничего не поделаешь. Надо так надо. Выложи свои чувства на стол, словно конверт с оплаченными счетами.

Утренние телевизионные новости оказались чертовски неприятными. Джи-Джи и Алекс, которые приехали позавтракать со мной, отказались их смотреть и ушли пить кофе в гостиную.

Показывали снятый накануне вечером репортаж о том, как Дэрил, в мрачном темно-сером костюме, зачитывает перед телерепортерами заранее подготовленное заявление:

«Моя сестра Бонни находится в состоянии крайнего нервного истощения. У нее был тяжелый год — год непрерывных поисков и переживаний, — что не могло не сказаться на ее здоровье. Что касается тех картин в Сан-Франциско, то мы имеем дело с психически неуравновешенным человеком и с серьезным нарушением закона, а также с пропавшей девочкой, которая еще не достигла совершеннолетия и, возможно, сама страдает психическим расстройством. Картины эти, скорее всего, написаны без ее согласия; вполне возможно, что она не имела о них никакого представления, и, естественно, они были сделаны без согласия ее единственного законного опекуна — моей сестры Бонни Бланшар, которая также не имела о них никакого представления».