Энн Райс - Белинда

— О-хо-хо. Подает большие надежды. Если, конечно, «Юнайтед театрикалз» не разрушит ее жизнь телефильмами. На телевидении невозможно ничему научиться. Слишком низкие стандарты. Эти люди совсем чокнутые. Они хотят снять за день массу эпизодов и действительно снимают, что бы ни случилось.

— А что-нибудь эдакое о Джеремайя, чего никто не знает?

— Та вещь, которая демонстрировалась в Каннах, «Конец игры» — не берусь судить о ее художественных достоинствах, — изобиловала сценами лесбийской любви, причем достаточно откровенными. Но сейчас все шито-крыто. Понимаешь, здесь та же история: кусочек правды или то, чего на самом деле хочет публика. Да уж, ради контракта с «Юнайтед театрикалз» Джеремайя совершила невозможное: исправилась, как по мановению волшебной палочки, и стала пай-девочкой. Словом, выпускница школы искусств получает лучшее эфирное время. Но почему ты о ней спрашиваешь?

— Сам не знаю. Вдруг вспомнил о ней. Видел ее фото в каком-то журнале.

— Ну да, пресса ее любит. Эти ее ковбойская шляпа и высокие сапоги. Причем она действительно так ходит. Шикарная штучка!

— А тебя пресса все еще любит?

— По правде говоря, дела идут как никогда хорошо, — кивнул Алекс. — Но давай на секунду вернемся к нашему разговору о правде. Ты знаешь, что моя книга по-прежнему занимает пятое место в списке? А после съемок для рекламы шампанского — два телеспектакля, причем один планируется как внеочередной показ вечером в воскресенье. Я там играю священника, который сперва утрачивает веру, а потом — после смерти сестры от лейкемии — снова ее обретает. А теперь посмотри мне прямо в глаза и скажи, что я должен был открыть правду в своей книге. Ну и кому от этого стало бы лучше?

— Алекс, — после короткого раздумья начал я, — если бы ты откровенно рассказал все-все, до конца, то, возможно, играл бы сейчас не в телеспектаклях, а в полнометражных фильмах.

— У тебя еще нос не дорос меня учить!

— И рекламировал бы французское шампанское, а не американское, которое на вкус будто газировка с сиропом.

— Надо же, какой настырный!

Икру уже успели убрать, и нам подали основное блюдо, которое принесли на тяжелой тарелке под серебряной крышкой, какие до сих пор сохранились в старых отелях. Жареный цыпленок. Именно то, что любит Алекс. Должно быть, очень вкусно, но мне почему-то не хотелось есть. Мысленно я постоянно возвращался к тому, как Белинда в своем вызывающем наряде проталкивается к входу в концертный зал.

У меня вдруг возникло нехорошее предчувствие. Я понял, что смотрю на наше с Алексом отражение в зеркале. И своем атласном кремовом халате Алекс выглядел просто блестяще и очень по-декадентски. На висках ни единого седого волоска. Никогда еще он так не был похож на восковую копию самого себя из музея восковых фигур.

— Эй, Джер, очнись! — щелкнул пальцами Алекс. — У тебя такой вид, точно ты увидел привидение.

— Нет, я просто думаю. Какая, к черту, разница, продается правда или нет! Правда есть правда, даже если из-за нее ты можешь опуститься на самое дно.

— Вот умора! — рассмеялся Алекс. — Ну да, правда и Бог, и Зубная фея, и Санта-Клаус.

— Алекс, а ты, случайно, не знаешь кого-нибудь из важных шишек «Юнайтед театрикалз»?

Я знаю, что любой американский подросток будет счастлив познакомиться с Алексом Клементайном. Но она даже слышать ничего не хотела… И что-то такое было в выражении ее лица, когда я упомянул его имя…

— Джереми, какое отношение это имеет к правде?

— Так да или нет?

— Конечно знаю. Полные придурки. Пришли с телевидения. Говорю же тебе, Джер, телевидение загнивает. Тот же Морески — режиссер «Полета с шампанским» — мог бы действительно далеко пойти, если бы не связался с телевидением.

— А у тебя, случайно, нет какой-нибудь пикантной истории о ком-нибудь из них? Семейные проблемы, пропавшие или убежавшие из дома дети и все такое…

— Джер, а тебе-то зачем? — удивился Алекс.

— Алекс, я серьезно. Может, ты что-нибудь слышал? Ну, сам знаешь, об исчезнувших подростках или типа того.

— У Эша Ливайна трое мальчишек, но, насколько мне известно, хорошие парни. У Сидни Темплтона вообще нет детей. Есть, правда, пасынок, с которым они играют в гольф. Но к чему эти вопросы?

— А как насчет Морески?

— Только приемная дочь — ребенок Бонни, но девочка сейчас учится где-то в Швейцарии. Наслышан о ней от Сьюзен Джеремайя.

— Что ты имеешь в виду?

— Сьюзен снимала малышку в том фильме, что показывала в Каннах. Сьюзен была без ума от нее, хотела занять в телефильме, но девчушка заперта в женском монастыре там, в Швейцарии, и никто не может до нее добраться. Сьюзен была в жуткой ярости.

Я даже наклонился вперед от волнения. В голове зазвучал сигнал тревоги.

— Что, та самая малышка, о которой ты рассказывал? У которой еще отец парикмахер?

— Да-да. Прелестная крошка. Светлые волосы, детское личико, очень похожа на своего отца — Джорджа Галлахера. Если и есть кто-то совершенно неотразимый, так это Джордж Галлахер. Хм… Нет, не могу… Джер, попробуй цыпленка. У тебя все остынет!

— А сколько ей лет?

— Кому?

— Девочке. Как ее зовут?

— Она еще подросток. Пятнадцать-шестнадцать. Вроде того. А вот имени я, пожалуй, никогда и не слышал.

— Ты уверен, что она в швейцарской школе?

— Да. После Каннов малышка стала просто нарасхват, а потому ее имя и адрес — государственная тайна. Сьюзен так достала Марти, что тот вышвырнул ее из своего офиса. Но не уволил, поскольку явно не может без нее обойтись.

Я чувствовал, как сильно бьется сердце. И мне с большим трудом удалось взять себя в руки, чтобы говорить нормальным тоном.

— Алекс, а ты видел тот фестивальный фильм?

— Нет. Если хорошенько приму на грудь, то еще могу выдержать немного Феллини или Бергмана, но не более того. Джер, что с тобой? У тебя определенно больной вид.

— А ты, случайно, не знаешь хоть кого-нибудь, кому известно имя девочки? Кого-нибудь, кому можно позвонить прямо сейчас?

— Ну я, конечно, могу позвонить Марти или Бонни. Что, однако, будет не слишком деликатно с моей стороны. Все эти агенты, которые постоянно достают их по поводу малышки…

— Как насчет Галлахера или Джеремайя?

— Хм… Может быть, завтра. Дай-ка подумать! Галлахер сейчас где-то в Нью-Йорке. Живет с одним бродвейским режиссером, Олли Буном. Ну да, вроде с Олли…

Нью-Йорк. Мой старый-старый приятель… В Нью-Йорке сейчас идет дождь…

— Джеремайя сейчас в Париже. Возможно, смогу выяснить, где она остановилась. Эй, Джер, очнись! Это я, Алекс. Узнаешь меня?

— Мне надо срочно позвонить, — отрывисто бросил я и, едва не опрокинув стол, поднялся с места.

Алекс только плечами пожал и махнул рукой в сторону спальни: