Триша Телеп - Сверхъестественная любовь (сборник)

Я представила себе этакий зоопарк в пустых и давящих глубинах океана. Подумала, что такое могло случиться с Дэвидом, и мне стало худо.

— Зачем им джинны?!

Дэвид мотнул головой:

— Никто не знает.

Как это было… неприятно.

Дэвид притормозил — наши ноги уже коснулись песка. Набежала волна, приподняла нас и мягко опустила.

Я обернулась, и он меня обнял. Его губы были соленые на вкус, горячие, медные и жадные. Кожа оказалась неожиданно теплой — словно нагревшаяся на солнце бронза, и было так приятно прижиматься к нему слегка озябшим телом. Вся дрожа, я его не отпускала, а волны подталкивали нас к берегу.

— Ну, — шепнула я, когда мы прервали поцелуй, чтобы глотнуть воздуху. — Ты хотел в воде… Вот она я.

— Вот она ты. — Его руки блуждали по мне, и с каждым прикосновением пальцев в меня вливался жар.

— Надо посмотреть, как там девушка, — пробормотала я, хотя на самом деле мне не казалось, что это такое уж срочное дело. Прикосновения Дэвида отгоняли все мысли.

Я увидела их отражение в его улыбке.

— За ней присмотрят, — ответил он.

Так и было. Вокруг Кэла с его девушкой уже сомкнулась небольшая толпа, а вдали показалась мигалка «скорой помощи», свернувшей с улицы к пляжу.

Даже Качку ничего не грозило: дружки выкапывали его из норы. Когда они его вытащат и увидят, что приехали «скорая» и полиция, тут же унесут свои толстые ноги с поля битвы.

Дэвид нежно поцеловал меня в лоб, и больше я ни на что не отвлекалась.

— Я люблю тебя, Джоанна!

Не то чтобы раньше он этого не говорил или говорил не всерьез. Но на сей раз он произнес эти слова с таким напряжением, что меня пробрала дрожь до костей. Я обняла его за шею и посмотрела прямо в глаза: расплавленная медь, мерцающая от страсти и нечеловеческой мощи.

— Знаю, — сказала я. — Я это чувствую каждую секунду. И я тебя люблю, Дэвид. Больше всего на свете!

Он, убрал мокрые волосы с моих щек — медленно и ласково.

— Повезло мне, — сказал он. — Так повезло, как ни разу ни в одной из моих жизней. Я постараюсь, чтобы твоя жизнь, любовь моя, была длинной и богатой. Как бы небрежно ты к ней ни относилась.

Он поцеловал меня, и на этот раз поцелуй был полон огня и жажды и превратил мое нутро в лужицу добела раскаленной лавы. Я едва замечала, как волны поднимали нас и перекатывались. Если бы океан решил напасть, то застал бы меня врасплох. Я покорилась Дэвиду и в тот миг была уверена, что он меня защитит. Как же иначе? И не от очевидных опасностей, с которыми я сталкивалась изо дня в день — случайно или сознательно, — но от меня самой.

Он огладил меня всю, и под его руками мокрый купальник растаял. Сначала верх, потом низ. Плавки Дэвид уже скинул. Теперь я чувствовала, как сильно он меня хочет, и у меня перехватило дыхание. Дэвид медленно провел пальцами от яремной впадинки вниз, между грудями, скользнул в теплой воде до самой мягкости, таившейся у меня между ног. Я ахнула, прикусила губу и закрыла глаза, отдаваясь головокружению от прикосновения его ладоней, пальцев и губ, которые пробуждали яркие островки жара у меня на шее. Вода вокруг нас разогревалась, и вот уже ласки волн ощущались так же остро, как и прикосновения Дэвида, — тысячи шепотков по коже, от которых глаза заволокло полупрозрачной дымкой чистого наслаждения.

Я обернулась вокруг него, направила его в самую свою сердцевину, и он баюкал меня на руках. В этот безмолвный прекрасный миг я стала невесомой, будто мы отрешились от всех земных уз. Любовь была медленной, всеобъемлющей и сладко-напряженной. На коже у Дэвида остался вкус моря, жизни, всей красоты мира. Я парила с ним по воле течений, ровные волны экстаза вздымались и опадали вместе с другими волнами из воды и ветра, которые мерно бились о берег, захлестывая нас с головой.

Дэвид хотел, чтобы я отдалась ему в воде. Я хотела, чтобы он стал моим навсегда.

И там, на пляже, куда мы улизнули на полдня тайком от всех, наши желания сбылись.

«Прошло холодное долгое тысячелетие…»

Томас дописал фразу и задумался. Может быть, чуть меньше? Он бросил взгляд на календарь своего карманного компьютера, принесенного из тех времен, что называются XXI веком, нахмурился и тихо присвистнул.

В самом деле чуть меньше, хотя в здешних краях время не имеет значения. Но сам Томас так не считает, поэтому выбрал именно это слово, звучащее куда более сильно, чем «несколько веков». Впечатление — самое главное. Истина тоже важна, но не настолько, чтобы долго удерживать внимание публики. Новости быстро устаревают, а вот легенды… Легенды — это настоящее сокровище. По крайней мере, для обычных людей. А его самого не интересует ни богатство, ни многое другое.

Однако не стоит отвлекаться. Тысячелетие или чуть меньше, но много воды утекло с тех пор, как он потерял свободу.

«Тот, кто заключает сделку с дьяволом, будет расплачиваться целую вечность», — говаривала его бедная старая матушка. Почему Томас не прислушивался к ее словам? В этом беда всех разговоров: останавливаясь, чтобы перевести дыхание, люди больше заняты обдумыванием своей следующей фразы, чем значением слов собеседника. А Томас, безусловно, был глупым и самонадеянным юнцом. «Что понимает в жизни старуха?» — рассуждал он.

Его звали Томасом Мэлори, сэром Томасом Мэлори. Это самое главное — не забыть, обращаясь к нему, добавлять слово «сэр». Когда-то он считал себя важной персоной. Человеком с репутацией и блестящими перспективами. Человеком со «съехавшей крышей». Тому нравилось это выражение, подхваченное Персивалем в другом столетии. Нравился своеобразный оттенок этих слов… Но вернемся к его теперешним мыслям.

Его жизнь протекала легко и беззаботно. Он происходил из знатного, состоятельного рода, из хорошей семьи. Посмотрите внимательно на слово nice, что значит «хороший», «милый», «славный». В нем четыре буквы, и это очень важно. Так называют приличных, приятных и обходительных людей. Скучных людей.

Подобно многим уважающим себя юношам знатного рода, Томас старался сбежать от этой скуки как можно дальше. Быть приличным для него означало быть слабым (weak — еще одно слово из четырех букв). Тварью дрожащей, дураком — fool (обратите внимание, что название любой низости, как правило, состоит из четырех букв, даже само слово «низость» — vile). Но Томас был кем угодно, только не дураком. Или, по крайней мере, он так думал. До того дня, пока не встретил Ее (заметьте, что слово «боль» по-французски — la douleur — женского рода). И в этом есть определенный смысл. Вовсе не деньги, а женщины — корень всех бед (в слове «женщина» — woman — пять букв, а не четыре, как в слове «девушка» — girl, но это не более чем типичная для их породы уловка, необходимая, чтобы скрыть от нас, глупых мужчин, свою порочность и коварство).