Тупак Юпанки - Я умер, воскрес и умер вновь...

Он выходит в коридор, и я выхожу следом за ним. Он открывает дверь и оборачивается.

— Ты, наверное, хочешь спросить, зачем я пришёл?

Я отрицательно качаю головой. Я и так это знаю. В этом все Уизли: быстро заводятся, быстро остывают. Так что у меня ни на минуту не появляется сомнений в том, как всё было. Он просто взбесился и прилетел ко мне, не думая о том, зачем именно.

— Короче, я тебя просто ненавижу, — наконец изрекает он.

— Ненавидь, — жму я плечами. — И пусть Гарри тоже ненавидит.

— Знаешь, — усмехается он, — мне-то это нетрудно. А вот Гарри вряд ли когда-нибудь сможет. Он… Он тебя любит, ёбаный мудак.

С этими словами он разворачивается, выходит и закрывает за собой дверь. А я впервые начинаю хотеть умереть гораздо раньше, чем через два месяца.

***

Через несколько дней ко мне прилетает сова от Калема. Он предлагает мне приехать в Мунго и взять необходимые для исследований образцы. Мне очень не хочется куда-то ехать, но я просто заставляю себя одеться, выйти из дому и аппарировать к больнице.

Как и в прошлый раз, Калем сух и холоден. Впрочем, мне уже начинает нравиться его манера общаться со мной. Безусловно, я не заслуживаю ни жалости, ни сострадания. Он передаёт мне кучу пузырьков и записей, что-то объясняет, но я почти не слушаю его. Я думаю о Гарри.

Когда он умолкает, видимо, ожидая от меня какой-то реакции, я завожу разговор совершенно на другую тему. Эти несколько дней я думал об этом и принял решение.

— Доктор Калем, у меня к вам будет одна небольшая просьба.

— Конечно, профессор. Говорите.

— Я понимаю, что вы не имеете права разглашать врачебную тайну. Скажите, это относится к случаям… В общем, это ещё будет действовать после того как я умру?

Он хмурится и сплетает пальцы, укладывая руки на стол.

— Что вы хотите?

— Я хочу, чтобы после того как всё закончится, вы рассказали о моей болезни одному человеку. Он придёт к вам, я уверен. Я сообщу ему о вас, и он придёт. Вы расскажете ему всё?

Калем прищуривается, что-то соображая, а потом понимающе кивает.

— Я полагаю, тот юноша, что сидел с вами в лазарете?

— Именно. Он ничего не знает, но имеет право знать. Пожалуйста, расскажите ему всё, потому что у меня, боюсь, не будет такой возможности.

Он молчит некоторое время. Видимо, хочет спросить, почему я сам не могу рассказать, или что-то в этом роде. Но потом коротко кивает.

— Хорошо. Я сделаю это.

— Спасибо.

***

Если где-то и существует ад, то явно не в недрах Земли, как многие полагают. Он есть в нашей жизни, здесь и сейчас. Он может распространяться на отдельные территории или временные рамки, а может просто поселиться в одном конкретно взятом человеке. Сейчас ад во мне, а я в нём. Это мой персональный ад.

С момента последнего разговора с Калемом прошло несколько недель: семь или восемь, я не считал. С момента визита ко мне Рона — наверное, несколько лет. С момента, когда я последний раз видел Гарри… вечность. Одновременно я чувствую, что он и будто был тут ещё вчера, и будто несколько жизней назад. Я почти не убирал дом после его ухода, поэтому мне всё ещё кажется, что по комнатам за мной по пятам следует его запах.

У Гарри от меня осталась моя рубашка, а у меня от него — несколько колдографий в альбоме, к которым я боюсь притрагиваться, чашка со смешным человечком, из которой он пил, диван, на котором он любил сидеть, наша кровать, которую мы столько ночей делили вместе, его ключи от моего дома, которые он оставил в прихожей на тумбочке… Каждый миллиметр пространства напоминает о нём, каждый звук и каждый запах. Каждую минуту я думаю только о нём, но ничего не могу с этим поделать.

Порой я даже малодушно начинаю жалеть, что расстался с ним. Если бы он был рядом, мне было бы намного легче. Но когда такие мысли начинают лезть ко мне в голову, я обрываю их и называю себя безжалостным эгоистом. Если бы Гарри остался со мной, он бы и умирал вместе со мной, а я бы не мог на это смотреть.

С каждым днём мне становится всё хуже. Калем предупреждал меня о болях, но я понятия не имел, что они начнутся так внезапно. Просто в один прекрасный день я проснулся с диким криком. Это не было даже похоже на Crucio — это было гораздо хуже. Ощущение было таким, будто мне по венам пустили расплавленный свинец. Я орал и корчился на кровати, сминая простынь. Закончилось всё так же внезапно, как и началось. Но я решил, что пока у меня есть силы, я должен позаботиться о зельях.

Сначала я изучал записи и исследования Калема, пытался сопоставить факты и найти противоядие, но уже через несколько дней опустил руки. Я не привык так быстро сдаваться, но в этот раз выхода ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нет. Калем был прав. Это просто бесполезно. Я умру, чёрт возьми. И мне нужно подготовиться к тому, что ждёт меня в оставшиеся недели.

Я убил неделю на то, чтобы приготовить ОЧЕНЬ много болеутоляющего и разлить его по небольшим флаконам. Ими я уставил весь дом, чтобы у меня всегда было под рукой зелье, где бы ни настиг меня приступ.

Каждый приступ — это резкая адская боль. Поначалу болела только шея в месте укуса, потом боль распространилась и на плечо с левой стороны, потом на руку и на грудь. Сейчас моя левая рука очень плохо меня слушается. Она… отмирает, как и говорил Калем. Она немеет, постоянно слегка побаливает и зудит. Но во время приступов я готов её просто отгрызть, чтобы это прекратилось. Даже во время вызовов это было НЕ ТАК.

Помимо обезболивающего, мне пришлось сварить себе и снотворное. Я почти не сплю. Я мечусь по постели, заливая подушку потом, мне трудно дышать. Однако когда я встаю ночью, чтобы открыть окно, через несколько минут мне становится холодно, несмотря на то, что укрываюсь я сразу несколькими одеялами. Меня знобит. Тогда я поднимаюсь и закрываю окно, но через минуту мне снова становится душно. Вот так я и прыгаю всю ночь. А на утро еле переставляю ноги.

У меня такая страшная бессонница, что днём я засыпаю практически на ходу. Я могу сесть на кухне на стул, налить себе горячего кофе, прикрыть глаза на секунду, а открыть их, когда кофе уже остынет. Я не сплю, но и не бодрствую. Я нахожусь на грани, и будят мне только острые, адские приступы.

Первое время они были только по утрам, теперь они происходят по пять-шесть раз на дню. Раньше я очень боялся и ждал их со страхом, но теперь мне всё равно. Подумаешь, приступ, подумаешь, боль… Человеческое тело способно вытерпеть любую физическую боль. Больше меня мучает боль душевная.

Я постоянно думаю, как же там Гарри. Перебрался ли он домой, на Гриммо, или до сих пор живёт у Уизли? Иногда я со страхом думаю: а вдруг с ним что-то случилось? Хотя тут же отгоняю от себя эту мысль. Если бы Гарри что-то сделал с собой, ко мне бы тут же примчался Рон и убил бы на месте.