Мануэль Пуиг - Любовь в Буэнос-Айресе

Кишечник: стенки кишечника, растянутые образующимися в нем после смерти газами, становятся тонкими и бледными; газы скапливаются в верхней части кишечника, в то время как кровь стекает в нижнюю его часть, в область таза, который вследствие этого приобретает синеватую окраску.

Мужские половые органы: мышцы полости, в которой находятся семенники, также подвергаются трупному затвердеванию, в результате чего содержимое их вытесняется в мочеиспускательный канал, по которому может быть извергнуто наружу.

Мышцы: вскоре после наступления смерти, часа через два-четыре, начинается трупное оцепенение, то есть сокращение и затвердевание мышц; причиной этого является сжатие тканей под воздействием образующихся в мертвом теле кислот.

Скелет: он не претерпевает сколь-нибудь значительных изменений; разложение костного мозга наступает сравнительно нескоро.

Грета Гарбо (знаменитая танцовщица, только что с успехом выступив со своей балетной труппой, вернулась в номер в берлинском «Гранд-Отеле», чтобы разделить радость с дорогим для нее человеком, однако тот не пришел; уже поздно, оркестр, весь день игравший в холле несколькими этажами ниже, умолк, музыканты расходятся). Вот и музыка смолкла... Какая сегодня вечером тишина! Никогда еще не было так тихо в «Гранд-Отеле»... (на глаза ей попадается корзина с цветами от поклонников). Эти цветы навевают мне мысли о похоронах. А тебе, Сюзетт?

Преданная служанка. Просто каллы, мадам.

Грета Гарбо. Сюзетт... прошу тебя, позвони в номер барона... (Служанка набирает номер, слышны гудки, никто не отвечает)

Преданная служанка. Не отвечает, мадам.

Грета Гарбо (не зная, что ожидаемый ею барон фон Гайргерн, ее любовник, со вчерашнего дня лежит, убитый, в своем номере). Попробуй еще раз, Сюзетт... (тихо, самой себе). Приди ко мне, любимый... ты нужен мне. Вчера я всю ночь не сомкнула глаз. Я была уверена, что ты придешь...

(«Гранд-Отель», Метро-Голдуин-Мэйер)

Буэнос-Айрес, 22 мая 1960 года

Прождав целый день в квартире Леопольдо Друсковича, Гладис получила чемодан с вещами, высланный ей матерью из Плайи Бланки. Она даже не смогла дать на чай курьеру, так как тот не мог разменять ей банкноту в десять тысяч песо, которую Лео оставил под тяжелыми толедскими ножницами. Первым делом она извлекла из чемодана пузырек с транквилизатором: всю ночь она не сомкнула глаз и теперь ей просто необходимо было дать отдых нервам. На часах было 18.23. Несколькими часами раньше Лео сообщил ей, что имя нового аргентинского участника, избранного на фестиваль в Сан-Паулу, будет опубликовано в вечернем выпуске крупной газеты, который выходит в 19.00. Примерно в половине восьмого, как обычно, почтальон должен сунуть газету под дверь, а три часа спустя, как предупредил Лео, Гладис должна присутствовать на важной встрече, где ей будет дан окончательный ответ. Гладис подумала, что если принять успокоительное сейчас, то чтение газетного сообщения может снова выбить ее из колеи, и потребуется принять дополнительную дозу. Среди прочего мать переслала ей бигуди и всю ее косметику. Гладис пришла в голову мысль, что закручивание волос на бигуди поможет ей успокоить нервы. К тому же, если ближе к ночи у нее достанет сил ехать на это сборище, — волосы уже будут завиты и останется их только причесать. Она постаралась растянуть завивку как можно дольше, чтобы убить время в ожидании вечерней газеты. Через четверть часа, однако, операция эта была завершена, и Гладис перешла к следующей, начав намазывать лицо питательным кремом. Это занятие, вкупе с массажом лица, отняло у нее еще десять минут.

За это время в уме ее, в обобщенном виде, протекали следующие рассуждения: поскольку психическое состояние ее действительно далеко от нормального. Лео имел право отстранить ее от поездки в Сан-Паулу; возможно, она окажется не в силах выдержать даже предстоящей ей сегодня вечером встречи в доме директора крупной муниципальной галереи; приглашение ее туда — не более чем утешительная мера, компенсация за отклонение ее кандидатуры для поездки на фестиваль, и должно рассматриваться скорее как акт милосердия, нежели профессионального признания; и ее творчество, судя по всему, представляет собой сплошной блеф; если бы это было не так, Лео послал бы ее в Сан-Паулу; а если творчество ее просто блеф, она никогда не осмелится демонстрировать его в художественных галереях, ни даже перед близкими друзьями; однако в таком случае, не выставляясь, нечего надеяться на гонорары и достаток; учитывая, что оставшиеся после Америки накопления почти растаяли, а надежды зарабатывать на жизнь творчеством теперь больше нет, ей придется браться за первую попавшуюся работу; а на любую попавшуюся работу у нее нет сил, и все же, поскольку пенсии матери явно не хватит на покрытие всех расходов, придется за нее браться; единственное занятие, которое ей действительно по душе, — ее творчество, однако, потеряв в него веру, она не сможет представить его на суд публики; если даже у нее достанет сил взяться за любую работу, это даст ей лишь средства для поддержания жизни; поддерживать жизнь же означает для нее продлевать нынешние свои мучения.

Покончив с массажом лица, Гладис откупорила пузырек со снотворным и пересчитала таблетки. Получившееся количество — двенадцать — направило ход ее мыслей в новое русло. В целом эти новые ее рассуждения сводились к следующему: двенадцати таблеток может оказаться недостаточно, чтобы покончить с жизнью; если их и впрямь окажется недостаточно, можно вскрыть себе вены лезвием бритвы, которое наверняка найдется у Лео в ванной: хотя и вполне осуществимый, этот последний план содержит ряд неудобств, главным из которых является то, что способ это болезненный и медленный — и чей-нибудь нежданный приход может помешать ее намерениям; быстрее и вернее всего было бы выброситься из окна этой квартиры, с восьмого этажа, в особенности если прыгнуть головой вниз — тут осечки быть не может; при прыжке вниз головой она будет в точности следовать инструкциям, которые когда-то в спортивном клубе в Бельграно давал ей учитель плавания — нужно будет нырнуть, как в детстве в бассейн, с той разницей, что при данном прыжке не следует вытягивать руки над головой; если она твердо намерена выброситься из окна, не имеет никакого смысла выжидать предписанные косметологами полчаса, необходимые для впитывания крема кожей по окончании массажа; с другой стороны, если она сотрет сейчас крем, а потом у нее не хватит мужества прыгнуть, на ночном сборище в доме директора галереи она предстанет не в лучшей форме: а если, наоборот, оставить крем впитываться, то вдруг еще до истечения положенного получаса она, поддавшись импульсу, все же бросится из окна — и свидетели ее падения на мостовую не преминут заметить такую гротескную деталь, как кремовая маска на лице трупа.