Мануэль Пуиг - Любовь в Буэнос-Айресе

Вытираясь, она не могла решить, накручивать ли вновь волосы на бигуди. В конце концов, она решила сначала поваляться немного на кровати и обернула голову полотенцем, чтобы не намочить подушку. Гладис легла и тут же вспомнила, как когда-то, когда Лео впервые вошел к ней в гостиничный номер, на голове у нее тоже было повязано полотенце. Теперь кожа ее была абсолютно чиста, свободна от всяких выделений. Она подняла руку и провела ею по плечу, ощутив призывную мягкость этой очищенной кожи. Закрыла глаза и попыталась восстановить в памяти детали той встречи с Лео, и в какой момент она сняла с головы повязанное тюрбаном полотенце. При этих воспоминаниях ее пронизало острое желание возобновить мастурбацию. Оргазм нахлынул быстро и властно. Ей удалось почти воочию увидеть Лео, овладевающего ею и нежно улыбающегося при этом — что случилось с ним единственный раз, вчера утром, в присутствии Марии Эстер.

Из груди Гладис вырвался глубокий вздох. Она надеялась, что теперь ей удастся проспать хотя бы час, как это обычно бывало после каждой мастурбации. В мозгу у нее промелькнуло, что необходимости в снотворном, чтобы отдохнуть перед предстоящим приемом, больше нет. Нужно было во что бы то ни стало выспаться — без этого ей не выполнить никакого плана. Она постаралась расслабиться. Прошло несколько минут, в ногах и руках начали ощущаться точно электрические разряды. Она переменила положение тела, затем еще, и еще раз — но так и не сумела найти удобной позы. Во всем виновата подушка, более мягкая, чем она привыкла, — подумала Гладис. Тяжесть в висках и затылке возникла вновь, нарастая с каждой секундой. Гладис внезапно озарило: все дело в кофе! Оно всегда на нее так действовало. Из этого она сделала вывод, что боль будет усиливаться, пока не превратится в настоящую мигрень — особенно в ее нынешнем состоянии, после бессонной ночи. Она вспомнила, что всякий раз, когда после мастурбации ей не удавалось немедленно уснуть, ее начинала терзать мигрень. Л па сей раз на это накладывался еще эффект кофе. Она бросила взгляд на часы: 19.47, через два с половиной часа ей надо быть на приеме. Самым радикальным решением будет принять снотворное, но оно оглушит ее, и под его действием ей будет недоставать ясности ума. А что если глоток виски? Может быть, с его помощью удастся уравновесить действие кофе. Она встала и налила себе изрядную дозу — и уже собиралась было выпить, как ее остановил телефонный звонок.

Она решила, что это Лео звонит, чтобы сообщить ей что-нибудь приятное, а быть может, и крайне важное, способное разрешить все ее проблемы — что избавит ее от необходимости вливать в себя это пойло, которое внушает ей отвращение. Но это оказался не он. На том конце провода застенчивый и чрезмерно вежливый женский голос попросил позвать к телефону Лео. Гладис сухо ответила, что его нет. Тогда женщина попросила любезно напомнить ему, что одна попавшая в несчастье семья ожидает обещанных им денег, которых они до сих пор не получили. Гладис заверила ее, что передаст и, не попрощавшись, положила трубку — после чего в два приема опустошила приготовленный стакан. Она ощутила разливающееся в груди приятное тепло, но ни малейших признаков сна. Налила еще, почти вдвое больше, чем в первый раз. Выпила и почти сейчас же почувствовала, как веки ее отяжелели. Наконец-то на нее навалился сон. Ей снилось, будто нужно просыпаться и спешить, она лениво поднимается, нажимает кнопку будильника, одевается и вовремя успевает добраться до своей нью-йоркской службы. Сон этот, закапчиваясь, возобновлялся — причем с каждым разом усилия, с которыми она поднималась и выключала будильник, становились все большими.

Гладис проснулась в четвертом часу ночи. Мигрень к этому времени стала почти нестерпимой. Она взглянула на часы, определила, что уже никак не успевает на назначенную встречу, и мысли ее, в общих чертах, приняли следующее направление: раз уж она пропустила столь важное событие, никуда больше она сегодня не поедет; ни сегодня, ни вообще когда бы то ни было; она останется тут до тех пор, пока кто-нибудь не приедет и не увезет ее, все равно, куда; если только это окажется возможным — никогда в жизни она больше не будет принимать никаких решений; и, если, возможно, не станет больше никому докучать никакими просьбами; не принимать решений — означает, что поведение ее отныне исключает любые непоправимые поступки, вроде самоубийства, каковое опечалило бы ее мать, и даже Лео; отказ от всякой деятельности подразумевает, что она целиком и полностью вверяет себя заботам матери, для которой это наверняка будет желанным времяпровождением; она никуда не будет выезжать, не переступит порога их домика, даже чтобы проводить в последний путь мать, если та умрет; она никогда не встанет со своей постели; и тогда, не поднимаясь с постели, она умрет тоже, потому что после смерти матери некому будет приносить ей пищу.

Ночь была необыкновенно тихая, на улице не было слышно ни единой машины. Гладис напрягла слух, так как уловила легкий шум, источник которого установить не могла. В конце концов она пришла к выводу, что звуки доносятся из соседней квартиры, отделенной от комнаты перегородкой, на которой Лео повесил самую большую из собранных им картин. Звуки походили на причитания и вздохи женщины. Гладис поднялась и припала ухом к стене. Там, за стеной неизвестная женщина стонала от избытка наслаждения, а ее партнер бормотал ей неразборчивые слова. Время от времени раздавался даже негромкий скрип кровати. Гладис отстранилась на несколько сантиметров. Теперь слышался лишь более высокий из двух голосов, и достаточно приглушенно. Она опять прислонила ухо — и вновь разобрала более низкий голос и скрипение матраса. Гладис охватило необоримое желание оказаться в объятиях этого мужчины. Женские охи все нарастали. Гладис выжидала, когда наступивший оргазм сделает эти вскрики еще более отчетливыми, — однако крещендо вдруг оборвалось. Можно было различить лишь неясное, носовое мычание. Гладис догадалась, в чем дело: он долгим поцелуем заглушал слишком нескромные стенания своей партнерши.

В наступившей вслед за этим тишине в уме у Гладис проносились, в общем виде, следующие рассуждения: в то время, как в нескольких сантиметрах от нее находится женщина, испытывающая такое безмерное наслаждение, сама она вынуждена, среди прочего, страдать от мигрени, отдаления Лео, несправедливого решения жюри и ожидания новых бесчисленных мигреней, которые будут мучить ее по возвращении в Плаю Бланку; если допустимо такое неравенство судеб, то почему именно ей выпала наихудшая?; но даже если ей и выпала наихудшая из судеб, то почему она обязана безропотно принимать ее?; больше того, если некие неведомые ей силы вдруг решили, что ей полагается наихудшая доля, то с какой стати ей быть соучастницей этого заговора?; и коли эти неизвестные силы творят подобную несправедливость, они заслуживают осуждения и какое бы то ни было сообщничество с ними постыдно; в случае, если она будет жить дальше, такое сообщничество, однако, неизбежно; одно решение жить дальше делает ее их сообщницей; хотя попрощаться с матерью по телефону было бы для той болезненно, Гладис ничего другого в голову не приходило; пусть даже придется сделать над собой усилие — она должна ясно и спокойно объяснить матери все; несмотря на горечь прощания, исчезновения ее, в конечном счете, облегчит той жизнь и позволит вернуться к занятиям декламацией.