Маркиз де Сад - Жюльетта. Том II

— Пусть говорит, что хочет. Если меня подмывает совершить преступление, в моем сердце нет заботы о репутации.

Я согласилась; да и могла ли я остаться равнодушной к злодейству? Настолько дорого мне все, что несет на себе его печать, что я, не раздумывая, припадаю к нему, как к живительному источнику. Итак, я использовала этого итальянца — скорее из нужды, нежели из привязанности. Клервиль обещала взять на себя все повседневные заботы, которыми занимался он, и на этом полезность Сбригани была исчерпана: я дала согласие на его уничтожение. Олимпия также не возражала, и на следующий день, выпив ад из рук Клервиль, Сбригани отправился в ад сообщать демонам о том, что дух зла, скрывающийся в теле живой женщины, в тысячу раз опаснее, чем тот, которым священники и поэты населили Тартар. Завершив эту операцию, мы отправились осматривать окрестности Неаполя.

Нигде в Европе Природа не выражает себя с такой мощью и в таком великолепии, как под Неаполем; эта роскошь резко отличается от унылой меланхолической красоты Ломбардской долины, которая вызывает в душе какое-то оцепенение. Напротив, все здесь приводит вас в смятение: вулканы и другие катаклизмы вечно преступной Природы постоянно тревожат человеческий дух, делая его способным на великие дела и на бурные страсти.

— Все это мы, — сказала я подругам, окидывая взглядом окружающий пейзаж, — а добродетельные люди похожи на те плоские равнины Пьемонта, которые удручают взор скучным однообразием. Если хорошенько рассмотреть эту необыкновенную местность, можно подумать, что когда-то в далеком прошлом она представляла собой один огромный вулкан, ибо куда ни шагнешь, всюду видишь здесь следы грандиозной катастрофы. Даже Природа нередко предается безумствам, так как же нам не брать с нее пример! Мы ступаем прямо по сольфатаре [104], которая есть убедительное доказательство моих слов.

По извилистой дороге, с обеих сторон окруженной живописными, беспрерывно меняющимися пейзажами, мы дошли до Поццуоли [105], откуда хорошо виден Низида, маленький очаровательный островок, куда удалился Брут после того, как убил Цезаря. Это было бы самое лучшее место для наших излюбленных забав; там, наверное, можно было чувствовать себя словно на самом краю света и творить все, что захочешь, отгородившись от нескромных взоров непроницаемой зеленой стеной, ведь ничто так не требуется воображению, ничто так не вдохновляет его, как таинственная тишина и уединение. Немного дальше, за бухтой, можно было различить два мыса, Сорренто и Масса, — загадочные развалины, остатки благородных построек, а за ними — цветущие холмы, навевающие негу и истому.

Поццуоли, куда мы вернулись пообедать, ничем не выдает былого своего величия, но остается одним из красивейших мест во всем Неаполитанском королевстве. Однако невежественные жители городка даже не подозревают о своем счастье, а леность делает их еще грубее и нахальнее.

Когда мы подошли к гостинице, нас окружила целая толпа жаждущих показать нам местные достопримечательности.

— Вот что, дети, — сказала Олимпия, закрывая дверь, после того, как дюжина молодых и здоровых мошенников протолкалась гурьбой в наши комнаты, — мы отберем только тех, у кого есть кое-что между ног. Показывайте свои сокровища, а мы поглядим.

Мы бесцеремонно спускали с них штаны, щупали, взвешивали на ладони их атрибуты; шестеро показались нам достойными участвовать в утехах, но только один — смешной увалень, одетый в лохмотья, чей левиафан невероятной толщины торчал сантиметров на тридцать, — удостоился чести быть нашим проводником после того, как удовлетворил нас всех троих подряд. Мы назвали его Рафаэль.

Первым делом он повел нас в храм Сераписа [106], впечатляющие руины которого свидетельствуют о том, что это было некогда великолепное и грандиозное сооружение. Мы осмотрели соседние достопримечательности и во всем увидели бесспорное свидетельство величия и вкуса древних греков и римлян, которые, ярким светом осветив мир на краткий миг, погасли и исчезли, как исчезнут и нынешние завоеватели и повелители народов и умов.

Нашим глазам предстали остатки монумента гордыне и суеверию. Трасилл [107]предсказал, что Калигула не наденет пурпурную императорскую тогу, пока не перейдет из Байи [108]в Путеоли по мосту. Будущий император приказал расставить, вплотную друг к другу, множество кораблей на расстоянии двух лиг и прошел по ним во главе своей армии. Конечно, это было сумасбродство, но сумасбродство великого человека; а злодейство Калигулы, ставшее эпохой в истории, указывает на его необузданный темперамент и величие души.

От моста Калигулы Рафаэль повел нас в Кум и неподалеку от развалин этого города показал нам место, где стоял дом, принадлежавший Лукуллу [109]. Мы долго молча смотрели на руины и размышляли об этом славном жизнелюбце.

— Его уже нет… еще немного — еще несколько месяцев, несколько лет — уйдем и мы; ножницы судьбы не щадят никого — ни богача, ни бедняка, ни доброго человека, ни злодея… Давайте же радоваться и собирать цветы, пока перед нами расстилается эта дорога, которая, увы, скоро кончится; по крайней мере, пусть будет из золота и шелка нить наших дней, которую прядет эта мрачная шлюха — судьба.

Мы бродили по развалинам Кума, где наше внимание особенно привлекли остатки храма Аполлона, построенного Дедалом, когда, спасаясь от гнева Миноса, он поселился в этом городе.

Оттуда мы направились в Байу и прошли через деревушку Баули, куда поэты поместили Елисейские Поля [110].

— Давайте навестим подземный мир, — мечтательно проговорила Клервиль, глядя в темные воды реки Ахеронт, которая протекает около Баули, — хоть краешком глаза взглянем на муки проклятых грешников и, может быть, сделаем их еще сильнее. Если бы только я была Прозерпиной [111]… Однако, коль скоро мне суждено созерцать земные бедствия, я могу считать себя счастливейшей из живых женщин.

В этой долине царит вечная весна. Среди виноградников и тополей, то там, то сям, видны невысокие холмики, куда зарывали погребальные урны, а Харон, вне всякого сомнения, обитал на мысе Мизенум. В этом не трудно убедиться, если иметь воображение. Это чудесная часть нашего разума оживляет все, к чему прикасается, и истина, всегда плетущаяся в хвосте у иллюзии, совсем не нужна тому, кто может творить и украшать свой собственный мир.

Рядом с деревушкой Баули путешественник видит остатки сотен соединенных друг с другом комнат; когда-то все это сооружение называлось тюрьмой Нерона, и далеко отсюда разносились стоны жертв похоти и жестокости этого злодея.

Немного дальше располагается красивое искусственное озеро, вырытое по приказанию Марка Агриппы для флота, который находил убежище в бухте мыса Мизенум. Этот мыс образует удобную гавань, которую высоко ценили древнеримские адмиралы. Там стояли корабли Плиния, когда извержение Везувия стоило ему жизни. Даже по развалинам видно, каким большим был этот древний город. Отсюда можно пройти прямо в Баули, жители которого хвастаются могилой Агриппины. У берега этого города потерпел крушение корабль с матерью Нерона — таким образом император рассчитывал избавиться от нее. Однако план его не удался: возвращаясь с празднеств в Байе, Агриппина и ее служанки успели прыгнуть в воду до того, как судно перевернулось, и в темноте императрица сумела доплыть до берега и добраться затем домой. Об этом пишет Тацит, и у него нет ни слова в поддержку легенды о том, что эта знаменитая женщина древности похоронена в Баули.