Маркиз де Сад - Жюльетта. Том II

Беседуя таким образом, мы обошли всю местность вокруг Байи, где едва ли не на каждом шагу попадались интересные памятники славного прошлого, и наконец, по удобной тропинке, окаймленной вечнозелеными кустарниками, вышли к берегу Овернского озера. Там уже нет той вредоносной атмосферы, от которой в далеком прошлом бывало замертво падали в озеро птицы, пролетавшие над ним; состав воды также совершенно изменился, и сегодня это — совершенно здоровое место, одно из самых благоприятных для философского ума. Там Эней приносил жертвы богам подземного мира, прежде чем отправиться в путь по мрачным тропам, который предначертала ему прорицательница. Слева от озера находится гроб этой Сивиллы, и попасть туда не трудно. Это — пещера метров пятьдесят в длину, три в ширину и чуть меньше в высоту. Осмотрите внимательно это место, стряхните с себя романтические бредни, которыми напичкали нас поэты и историки, и вы без труда поймете, что эта прорицательница была не чем иным, как сводней, а ее логово служило публичным домом. Повторяю, это становится ясно из осмотра помещения, и если при этом вы вспомните Петрония, а не Вергилия, вы не сможете выйти оттуда с другим убеждением.

На противоположном берегу, рядом с тем местом, где стоял храм Плутона, росли апельсиновые деревья, которые делали этот уголок очень живописным. Мы посетили эти развалины, сорвали несколько апельсинов и пошли назад в Поццуоли по Аппиевой дороге, по обеим сторонам которой поныне сохранились могилы. Мы не могли сдержать— удивления перед странным почтением римлян к мертвым. Мы сели возле могилы Фаустины, и Олимпия поделилась с нами следующими соображениями:

— Я никогда не могла понять двух вещей, — так начала наша очаровательная мудрая спутница, — их уважения к мертвецам и уважения к желаниям мертвецов. Разумеется, оба эти предрассудка связаны с человеческими понятиями о бессмертии души; будь люди убежденными материалистами, будь они абсолютно убеждены, что человек — всего лишь амальгама простых материальных элементов, что смерть означает их полное разложение, тогда уважение к кусочкам разложившейся материи показалось бы настолько осязаемой глупостью, что люди перестали бы думать об этом. Однако наша гордость отказывается признать этот факт, и мы предпочитаем верить, что душа покойного кружит над его телом и ждет от живых внимания к своему отвергнутому хозяину; мы боимся оскорбить эти тени и, сами того не сознавая, впадаем еще в худшую нечестивость и полнейший абсурд. Не лучше ли сказать себе: когда мы умираем, от нас совершенно ничего не остается, и на земле мы оставляем только свои экскременты, которые когда-то сбросили под деревом, когда были живы. Тогда только мы поймем, что у нас нет никаких обязательств перед трупом, что единственное, чего он заслуживает и что необходимо сделать, скорее ради нас самих, а не ради него, — это похоронить или сжечь мертвое тело или бросить его зверям-падальщикам. А все эти почести, усыпальницы, моления и памятники предназначены вовсе не для него, все они — дань, которую глупость платит тщеславию, дань, которую напрочь отрицает философия. Мои слова противоречат всем религиозным верованиям, как древним, так и нынешним, и, разумеется, не вас надо убеждать, что нет ничего абсурднее религии, что все религии опираются на идиотские догмы о вечной неразрушимости души и о существовании Бога. Нет ни одной глупости, которую бы религия в разные времена не возводила в объект почитания, и вам известно не хуже меня, дорогие мои подруги, что в первую очередь из жизни человека следует выбросить, как ненужные и вредные, любые религиозные верования.

— Я совершенно согласна с тобой, — сказала Клервиль, — и в то же время хочу добавить, хотя это может показаться вам невероятным, что есть распутники, которые обосновывают свои страсти именно такими верованиями. Я знала в Париже одного человека, который платил золотом за тело только что похороненного подростка — неважно, мальчика или девочки, — умершего насильственной смертью; труп доставляли к нему домой, и он вытворял всевозможные ужасы над этим не успевшим разложиться телом.

— Давно известно, — заметила я, — что свежий труп может доставить поистине неизъяснимое удовольствие; мужчины особенно ценят судорожные сжатия мертвого ануса.

— Действительно, — добавила Клервиль, — в этом есть нечестивость, которая подхлестывает воображение, и я обязательно испробовала бы это, если бы была мужчиной.

— Такая прихоть, по-моему, приводит в конце концов к убийству, — сказала я, — так как, найдя в трупе весьма пикантный предмет удовольствия, человек вплотную подходит к поступку, который позволит ему разнообразить свои развлечения.

— Возможно, — кивнула Клервиль, — но пусть этот вопрос нас не волнует. Если убийство — большое удовольствие, вы согласитесь, что оно никак не может быть большим злодеянием.

Между тем солнце уже клонилось к западу, и мы поспешили в Поццуоли, избрав обратный путь мимо развалин виллы Цицерона.

Вернулись мы поздно, но толпа оборванцев по-прежнему ожидала нас у дверей. Рафаэль объяснил нам, что поскольку распространился слух о том, чю мы приветливы с мужчинами, почти все живущие по соседству явились предложить свои услуги.

— Вам нечего бояться, — прибавил наш проводник, — это приличные люди; они знают, что вы хорошо платите, и они так же хорошо будут сношать вас. У нас в стране просто смотрят на такие вещи, и вы не первые путешественницы, которые испытали крепость наших мышц.

— День сегодня был не особенно насыщенный, — заметила Клервиль, — да и негоже нам отвергать услужливых и приятных людей. Я всегда считала, что лишние физические упражнения лучше расслабляют тело, нежели пассивный отдых, посему предлагаю заняться трудами Венеры и забыть о заботах Аполлона…

Но к тому времени мы удовлетворили все потребности Природы и, насытившись распутством, могли окунуться только в самые глубины мерзких излишеств.

Из сотни мужчин мы отобрали три десятка с гигантскими мужскими атрибутами; все они были не старше тридцати, и не менее тридцати сантиметров в длину были их члены; кроме них мы купили десять крестьянских девочек от семи до двенадцати лет и после роскошного и продолжительного обеда, за которым было опустошено три сотни бутылок фалернского, выстроили своих копьеносцев в цепочку: каждый стоял на коленях, вставив член в задницу впереди стоявшего, и мы обошли весь строй, заставив каждого лобзать нам ягодицы. После вступительной церемонии, когда эрекция их достигла предела, они по одному подходили к нам, вкладывали свои вздыбленные органы в руки девочек, и те направляли их в наши анусы или вагины. В следующей сцене каждая из нас взяла на себя пятерых мужчин: трое сношали нас в отверстия, двоих мы возбуждали руками, а в это время девочки, окружив нас и взобравшись на стулья, орошали наши сплетенные тела струйками мочи — такое купание, на мой взгляд, действует очень возбуждающе во время совокупления. Потом алтарями стали только наши ягодицы, все тридцать прислужников по очереди совершили содомию с каждой из нас, и в продолжение этого акта девочки беспрестанно обсасывали нам рот и клитор. Вслед за тем трое малышек лизали нам влагалище, трое целовали в губы, а остальные руками массировали мужские члены, которые извергались нам на грудь и живот; потом мы изменили композицию и заставили девочек тереть все тридцать головок о наши клиторы, по одной усадили себе на лицо и лизали им вагины или задний проход.