Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

Какой у него враждебный, недоверчивый взгляд. Что, не верит, будто ради любви можно забыть обо всем на свете? Странно. Вроде бы советские школы воспитывают своих учеников в презрении к материальным ценностям…

– Ну слушай. В сорок первом году в нашей семье появился один человек. Фамилия его была Юрский, хотя мы знали его как Сазонова. Он спас мне жизнь, из благодарности мои родители приютили его, потому что ему некуда было пойти. Он прожил у них в доме всю войну, а в тот день, когда отряды R?sistance вошли в Париж, его убили на площади Мадлен, недалеко от нашего дома. Он погиб, второй раз спасая мне жизнь! Он предчувствовал свою смерть, поэтому оставил прощальное письмо, адресованное мне и моей матери, в котором просил исполнить его последнюю волю: найти в России его сына и отдать ему деньги, которые в восемнадцатом году спрятал в одном из домов в Сормове.

– Где? – тихо переспросил Георгий.

– В Сормове.

– Так вот почему… – Он смотрел расширенными глазами. – Так вот почему ты ездила тогда в Сормово, да? В тот вечер, когда…

Он осекся.

– Да, – кивнула Рита. – Я поехала посмотреть, цел ли еще тот дом, о котором говорилось в письме. Видишь ли, некогда Сазонов… Юрский… работал врачом на Сормовском заводе. А мой дед, отец моей матери, Никита Ильич Шатилов, был на том заводе управляющим.

– Ты говорила о нем тогда, я помню, – пробормотал Георгий. – Значит, Юрский спрятал сокровища в доме управляющего? Но ведь дом разрушен. То есть клада больше нет?

Да, в самом деле, подумала Рита, советские школы воспитывают молодое поколение в презрении к материальным ценностям. Такая отчаянная надежда прозвучала в голосе Георгия, что даже жаль было разрушать ее.

«Скажи нет! – словно бы шепнул ей чей-то голос. – Скажи нет, верни тот покой, то счастье, которые были с вами всего лишь час назад!»

Нет. Между ними больше не должно быть недомолвок и лжи.

– Юрский спрятал клад совсем в другом доме. Он стоял рядом с домом управляющего. Помнишь его?

– Конечно, помню! – хохотнул Георгий. – Это та развалина, тот притон… шалман, как его называл Егорка Малышев.

– Раньше там была больница для сормовичей. Юрский вел в ней прием рабочих. Именно там под полом он и спрятал ящичек с золотом и бриллиантами.

– С золотом и бриллиантами? – зачарованно повторил Георгий. – Как у Стивенсона?

– А также у Джека Лондона, Майн Рида, Эдгара По… et cetera, et cetera!

– Слушай, ты в это веришь?

– А почему нет? – пожала плечами Рита. – Юрский так написал в своем предсмертном письме, перед смертью не лгут. Он фанатично хотел обеспечить сына, сделать его богатым.

– И что сын? Ты ему сказала про клад?

– Сказала, конечно. Он отказался от денег.

– Почему?

– Для него они не имеют никакого значения. Он – особенный человек. Ему не нужно ничего. Он потерял в жизни столько, что не восстановишь ни за какие деньги. Ни за какие! Я хотела предложить деньги его матери, но она умерла.

– И чьи деньги теперь?

– Не знаю. Думаю, твои.

– Что?!

– А почему бы и нет? – усмехнулась Рита. – Мать Павла, Марина Аверьянова, – помнишь, о ней говорили, когда я была у вас в гостях? – троюродная сестра Александры Константиновны по отцу. Больше наследников у Марины нет. Фактически деньги принадлежат вам, вашей семье.

– А вашей?

– Ну, кровного родства между нами и Мариной нет, я являюсь лишь душеприказчицей. Юрский с легким сердцем и поручил нам с матерью распорядиться деньгами, так как знал, что мы в них не заинтересованы, поэтому исполним свой долг перед ним.

– То есть ты не хотела бы взять деньги себе?

– Нет.

– Тогда почему молчала о них?

– Я же объяснила: забыла.

– Не понимаю, – недоверчиво проговорил Георгий. – Я не понимаю!

– Послушай, – резко сказала Рита, внезапно потеряв терпение. – Это, наверное, большие деньги, но моя семья и без них очень богата. Я – единственная наследница Ле Буа. Мне хватает денег сейчас и хватит на всю жизнь. Конечно, если бы ко мне приставали с ножом к горлу – возьмите, возьмите деньги Юрского! – я бы, пожалуй, взяла, но только в таком случае. Наследник от клада отказался, и я пальцем не шевельну, чтобы отыскать его. Твоя любовь значит для меня гораздо больше, чем все деньги на свете.

– Тогда, получается, – возбужденно проговорил Георгий, – деньги в самом деле мои, и я могу делать с ними все, что захочу?

У Риты стало холодно в груди. Показалось, там пробили дыру, в которую подул студеный ветер – куда более студеный, чем тот, который дует на улице. Ветер вселенской пустоты и одиночества. Она сказала Георгию о любви, а он ей – о деньгах.

– Конечно. Ты можешь делать с ними все, что хочешь.

Глаза Георгия сияли.

– Как ты думаешь, сколько их там? – спросил он таинственным шепотом.

– Не знаю. Достанешь – увидишь. Когда мы сможем уехать в город?

У него стал смущенный вид.

– Да хоть сейчас.

– Каким образом? Вроде бы автобус до станции проходит только вечером.

– Ну… дядя Коля еще не уехал.

Рита опустила голову.

Значит, Монахин поручил Георгию выспросить все у Риты как можно скорей. Нет, здесь более употребимо слово – допросить. Учитывая, что отец Георгия трудился в НКВД, Монахин надеялся, что наследственные черты возобладают. Ну, он не ошибся. Георгий ее в самом деле допросил…

Но кое-чего Монахин все же не предусмотрел. Ее реакции.

– Георгий, знаешь, что? Я с вами не поеду.

– Как это?

Он хлопнул глазами, будто ошарашенный мальчишка.

– Не поеду, и все.

– Почему?!

Рита чуть не брякнула: «По кочану!» Фразочку она подцепила от Георгия, и оба страшно хохотали, когда она так говорила. Но сейчас сказать так было нельзя. Смешные слова принадлежали прошлому, которое внезапно кончилось.

– Тогда и я не поеду.

– Нет, ты поедешь. А я заночую здесь и вернусь в Энск завтра. Надеюсь, твой отчим не будет возражать, если я проведу в его доме еще одну ночь? А если нельзя, я попрошусь переночевать к Антонине Ивановне.

– Да какая муха тебя укусила? – начал злиться Георгий. – Что случилось?

– Ничего. Уезжай. Уезжай поскорей! Отчим ждет.

– Нет, погоди… – медленно проговорил Георгий. – Я понял! Это из-за денег, да?

– Что – из-за денег?

– Ну, ты так разозлилась на меня. Ты была совершенно нормальная, пока мы не заговорили о деньгах. Ты не хотела о них говорить? Хотела скрыть? А теперь сказала – и тебе стало их жалко? Так? Я правильно понял?

– Ты спятил? – неловко выговорила Рита. – Я же сразу сказала, что они мне не нужны.

– Я тебе не верю. Ты стала другая, как только о них зашел разговор. Все дело в деньгах.

Рита сморщилась. У нее стало кисло во рту. Этот противный борщ… Зачем она его ела?

– Георгий, знаешь, я пойду лягу. Мне нехорошо. У меня в животе что-то… Я не могу больше говорить.