Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

– Помню и мороженое, и фотографию, – радостно ответила Александра. – Там еще слева баба Оля стоит, а вокруг нее много цветочных горшков: она вышла свои герани пересаживать.

– Точно, – радовался Игорь. – Так вот кто начал эти красные герани разводить, которые у вас по всей квартире растут!

– Нет, их еще моя прабабушка разводила, Александра Константиновна. Та, в честь которой меня назвали.

– Да? Вон какая давняя традиция? А я думал, от них фанатеет мама Вера…

Мамой Верой называли тетку Александры, сестру ее отца. Она, собственно, и вырастила Сашу после смерти матери. Мать звали Рита Ле Буа, она была француженка, намного старше отца. Влюбилась в него и решила остаться в России, но умерла от родов. Отец потом так и не женился. «Мою любимую женщину зовут пресса, – говорил он. – Я однолюб!» Да, он считался первым журналистом Энска, подпись А. Русанов (это был его псевдоним, в честь его двоюродного деда, тоже бывшего журналиста) постоянно появлялась в печати. Потом он стал собкором «Известий» в Поволжье, а теперь у него своя собственная газета, которая называется «Энский листок». Газету ему Игорь купил. Зять. Муж Александры Аксаковой.

Вся семья – и мама Вера, и отец, и мамы-Верин муж, и баба Оля с дедом Колей – они все страшно переживали, что у Александры нет детей. Дед с бабкой так и не дождались правнуков. Дед погиб, когда Сашенька еще маленькая была, в семьдесят пятом, – разбился на своей старой «Победе», а баба Оля умерла в девяностом году, когда в России начался перестроечный кошмар, когда начали копаться в гробах и укорять Георгия Аксакова за то, что его отец некогда служил в НКВД. Как будто родителей себе выбирают! Тогда Саша и решила начать писать. Она окончила филфак университета и совсем было собиралась в школе преподавать, но отец рассказал ей о том, кто на самом деле был его отец, – и она засела в архивах. Все, что могла, нашла о первом Георгии Смольникове, начальнике сыскной полиции Энска, о его друге Григории Охтине, ну и про Георгия Смольникова-Полякова кое-что нашла. Думала, получится просто газетная статья, а получилась книжка – хоть и маленькая, но интересная. Ее сначала выпустили в частном издательстве в Энске, потом московское издательство «Глобус» заказало Александре роман по этим материалам. Вот так она и сделалась писательницей.

– Займитесь историей русской эмиграции, – сказали ей в издательстве, когда узнали, что она будет жить в мужем в Париже. – Подготовьте для нас книжку художественных очерков. Только чтобы не известные имена там мелькали, а какие-то новые. Одни и те же биографии уже надоели, ищите новые судьбы, новые факты. Может быть, даже своих родных найдете среди эмигрантов!

Прадед Александры Дмитрий Аксаков в самом деле эмигрировал после Гражданской войны во Францию и погиб в сороковом году – это все, что узнала Александра от родных. При одном слове «Париж» они замыкались и мрачнели, а когда мама Вера и отец прослышали, что Игорь будет в Париже жить и работать, у них вообще чуть ли не истерика началась, совершенно непонятно почему.

Заказ издательства писать очерки о русских эмигрантах в Париже продвигался медленно. Александра была занята дочкой. С детским садом пока не получалось, а с няньками в Париже есть свои проблемы – они ведь либо негритянки, либо арабки. У русских, оказывается, масса расовых предрассудков, кто бы мог подумать! Зато теперь Александра знает все детские парки Парижа, все карусели (Олечка обожает карусели!), а Тюильри с его пони и осликами – любимое их место. Иногда они уходят сюда на полдня, от завтрака до обеда. Александра берет с собой вязанье или сборник стихов (она обожает поэзию – Бальмонта, Верлена, Ахматову, Блока, Превера, Пушкина, Шекспира, Адамовича), берет игрушки для Оли – и они чудно проводят время в этом саду королей и королев, рядом с Сеной. Надоест Тюильри – гуляют на набережной. Надоест набережная – идут на площадь Мадлен, бродят по ступенькам старой церкви…

Наконец-то Олю удалось стащить с пони, но она немедленно пожелала кормить уток. Пришлось купить в маленьком кафе сандвич – багет с помидорами и сыром.

– Утя, утя, утя! – кричала Олечка, перевешиваясь через бортик фонтана и пытаясь накормить утку из рук.

Утка, необыкновенно красивая, черно-зеленая (ее перья сверкали на солнце, как самоцветные камни!), посматривала насмешливо: мол, знаю я вас, людей! – и предпочитала вылавливать куски булки из воды, когда размокнут. А Олечка все кричала:

– Утя, утя!

– Тише, – шипела Александра. – Ну что ты так кричишь? Видишь, тетя спит. Разбудишь.

Оля посмотрела на задремавшую в зеленом металлическом кресле даму и сказала:

– Это не тетя, а бабушка.

Александра опасливо оглянулась. Ну да, устами младенца… Но какое счастье, что дама – француженка и не поняла, что изрекли те самые уста младенца. На такую истину любая женщина обидится. А вдруг она русская? В Париже много русских. Национальность женщин здесь угадывается очень легко. Если красивая, значит, не француженка. Если элегантная, значит, парижанка. Эта дама одета очень изысканно: коричневая норковая шубка, перчатки и шарф в тон, изящные замшевые туфли (парижанки чуть ли не всю зиму ходят в туфельках и тонких чулках, но непременно кутаются в меха), тоже коричневые, правда, сильно испачканные в белой неотвязной пыли Тюильри. Но спящая дама мало что элегантна – она еще и красива, несмотря на возраст. Лицо тонкое-тонкое, а сеть морщинок на щеках напоминает о старинном драгоценном фарфоре. Только лицо у нее слишком бледное. Ну ничего, может быть, вздремнет под солнышком – и краски оживут.

Александра вдруг заметила, что Оля не столько кормит уток, сколько сама жует багет.

– Ты кушать хочешь?

– Да. Я котлетку хочу…

– Котлетки дома. Пойдем домой?

– Пойдем!

В самом деле, пора. Январское тепло обманчиво. Солнце сияет, а по земле ползет холодный ветерок.

Александра обеспокоенно оглянулась на спящую даму. Как бы у нее не замерзли ноги. Может быть, разбудить? Ну, нет. Французы вообще не любят, когда вмешиваются в их дела, а уж такая величавая grand-dae… Ее потревожить – все равно что потревожить королеву.

Они отошли от фонтана.

– Мама, скорей, скорей! – верещала Олечка, которая вообще была непоседа и не отличалась терпением. Если захотела чего-то – вынь ей да положь. – Мама, скорей! – Она дернула за ремешок сумки, и та выпала из рук Александры.

– Ну посмотри, что ты наделала?

– Ой, твоя книжка выпала… – У Оли глаза сделались влажными. – Она испачкалась.

– Ну ничего, мы ее сейчас отряхнем. Ничего страшного.

Пыль попала между страницами, и Александра распахнула томик. Сегодня это был Броунинг.