Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

– А что, знаменитая Эвелина еще жива? – изумленно спросила Ольга.

– Ваша родная бабушка? – уточнил Федор. – Да, она жива.

– Смешно, – сказала Ольга. – Мне пятьдесят, я сама могу бабушкой стать, стоит только Георгию жениться, а оказывается, у меня собственная бабушка есть. И еще смешней, что у моей мамы – бабушки моих детей, собственная мама жива. Просто не верится!

– Эвелину я видел двадцать лет назад, она выглядела удивительно молодо, несмотря на свои шестьдесят с лишним, а уж сейчас ей далеко за восемьдесят, и все же, судя по фотографиям, которые привезла Рита, она еще хоть куда.

– Парижанка! – усмехнулась Ольга. – Могу себе представить, какая там косметика, какие кремы. Интересно, там все душатся «Шанелью» или есть и другие духи?

– Вот в чем я ничего не понимаю, так это в духах, – засмеялся Федор. – Хотя, если я ничего не путаю, Рита привезла какие-то подарки для вашей семьи. Для вас, для Александры Константиновны, для детей ваших… Вроде бы духи там тоже есть.

– Погодите-ка… – недоумевающе повернулась к нему Ольга. – Ну ладно, я понимаю, что Эвелина помнила свою дочь, но откуда она узнала о моем существовании? О Георгии и Вере? И, коли вы упомянули о подарках, почему она не передала ничего для моего дяди Шуры? Получается, она знала, что его нет в живых? Он умер в тридцать седьмом, в заключении…

– О гибели Александра Константиновича Русанова сообщил Ле Буа я, – пробормотал Федор. – Я же дал знать о том, что у вас есть дети. Мы ведь переписывались с Ритой, с которой были близкими друзьями во время войны. Ну а что касается вас, вашего рождения, об этом Ле Буа узнали давно – от вашей тетки, Лидии Николаевны Шатиловой, и вашей двоюродной сестры Татьяны. Они в восемнадцатом году умудрились добраться до Харбина, а в двадцать четвертом перебрались в Париж. Лидия Николаевна – родная сестра Эвелины Ле Буа, как вы помните. Они постоянно встречались в Париже…

Федор говорил так, как просила Рита. Ему претило врать, однако ее доводы: мол, она не хочет оскорблять память своего отца запоздалой ревностью его бывшей жены, – были довольно убедительны. И все же Федору казалось, тут есть еще что-то, неизвестное ему. Сначала, едва приехав в Энск, Рита не собиралась скрывать от Аксаковых, что находится в родстве с ними. Потом что-то произошло – Федор не знал, что именно, – и она изменила свое решение, стала шифроваться от них. И дело здесь было не только в памяти отца… А в чем еще? Что случилось?

Да лучше не пытаться понять, просто делать, что просила Рита, и тогда он увидит улыбку на ее губах. Вот и все, а больше ему ничего, как старому, верному псу, и не надо. Да-да, он не оговорился, именно преданному псу. Рита его считает таким близким другом, что даже не видит в нем мужчину. Да и никогда не видела! Ну что ж, такая у него, видимо, судьба…

«Волга» вывернула с Малой Ямской на площадь Горького и припарковалась у Дома связи, с той стороны, где находился телеграф.

– Слушайте, Ольга, может, вам все-таки встретиться с Ритой? – нетерпеливо поглядывая на часы, сказал Федор. – Она передаст фотографии, подарки, расскажет о ваших родственниках…

– Знаете, моя мама почему-то ужасно ее боится, – с некоторой конфузливостью призналась Ольга. – И если я Риту приглашу, мама точно с сердечным приступом сляжет. Она разговор с Ритой вспоминает со страхом, а уж когда узнала, что Рита и с Георгием разговаривала на улице… ей дядя Мишка рассказал…

«Интересно! – нахмурился Федор. – А мне Рита про это не говорила. Почему? Забыла? Да ладно, наверное, не сочла важным…»

– Не хотите приглашать ее к себе, давайте устроим встречу у меня, – пожал плечами Федор. – Не стесняйтесь, пожалуйста. Или в кафе каком-нибудь посидим, или в ресторане, так сказать, на нейтральной территории.

– О, мы уже приехали! – спохватилась Ольга. – Ну хорошо. Я подумаю, посоветуюсь со своими и позвоню вам. Договорились?

Федор кивнул, помог ей выйти из машины и, извинившись, со всех ног помчался на переговорный пункт. Он не зря спешил: лишь только ворвался в двери, как дребезжащий голос из динамика зычно завопил:

– Кто ожидает город Х.? Третья кабина!

Лавров прошел в третью кабину и снял трубку.

– Х.? Вас вызывает Энск. Соединяю, – провозгласила телефонистка, потом выкрикнула: – Говорите!

В трубке щелкнуло, и осторожный мужской голос спросил:

– Алло? Федор Федорович, это вы?

Надо же, как хорошо слышно! И не скажешь, что говоришь с человеком, который находится чуть ли не за десять тысяч верст от тебя!

– Привет, Степан Иваныч, – сказал Лавров, внезапно охрипнув, словно ледяной, сырой архангельский ветер коснулся его лица… Наверное, то же произошло и на другом конце линии провода, потому что там раздался надрывный кашель, и только потом голос несколько прояснился:

– Федор Федорович, здравствуй, друг дорогой. Как дела?

– Все нормально, – с трудом проговорил Лавров сквозь хрип в горле. – А как ты, Степа?

– Да ничего особого не произошло со мной за неделю с прошлого нашего разговора, – невесело хохотнул его собеседник. – Какие у нас, доходяг, могут быть новости? Каверны распространяются, пневмоторакс не помогает… А впрочем, я уже за то судьбу благодарю, что после лагеря протянул аж тринадцать годков!

Со Степаном Ивановичем Толоконцевым Федор был в сорок шестом – сорок восьмом годах в одной бригаде в лагере, в Архангельской области (герой R?sistance Лавров имел тогда звание изменника родины, а Толоконцев числился простым советским врагом народа), жил в одной землянке, которую заключенные сами же себе вырыли – среди зимы, в страшном месиве снега и мерзлой земли. Они называли свое жилище «иглу» – если оставались силы шутить. Этакие вот содрогания юмора иногда их посещали… Потом-то заключенных переселили в бараки (их тоже сами себе строили зэки), но для начала пожили в земле… Пятьдесят процентов бригады умерло за ту зиму, а кто остался, подхватил неизлечимые хвори. Да, в самом деле, надо сказать спасибо, что живы остались! Вопрос только, кому то «спасибо» нужно говорить и почему русский человек вечно обязан кого-то благодарить, что его до смерти не убили или не обобрали до нитки?

– Ладно, про болезни неинтересно, – прервал сам себя Степан Иванович. – Поговорим о более важных делах. Я узнал все, что ты просил. Адрес такой: улица Запарина, 112, квартира 4. Запомнил? Это практически центр города. У нас, собственно, город тремя улицами ограничен, его так и называют: три горы, две трубы. Вот около третьей горы и прописан Павлов.

Степан закашлялся.

– Спасибо тебе, Степка, – сказал Лавров, дождавшись, пока в трубке поутихли жуткие лающие звуки. – Большое спасибо! А он один по этому адресу живет или с матерью?

– Ты меня опередил, я не докончил, – ослабевшим голосом проговорил Степан Иванович. – В том-то и дело, что там живет только его мать. А сам Павлов обретается довольно далеко от Х. Он остался там же, куда был сослан на поселение. Вернее сказать, получил жилье в Х., но так и не смог в городе прижиться. Настоящий его дом на станции Олкан, в поселке того же названия.