Елена Арсеньева - Последнее лето

– Ах, извините!

– Простите великодушно, барышня!

На Сашу поглядели удивленные глаза:

– Ах, барышня! Да это никак вы!

– А это вы?!

Бывают же чудеса на свете – лицом к лицу столкнулась с той, кого искала. Милка-Любка! Она! Значит, глаза у нее светло-карие, прозрачные такие, а волосы – русые, светлей, чем Сашины, но так же, как у Саши на висках, курчавятся надо лбом и на шее. Наверное, они такие же тонкие и легкие, и их точно так же трудно расчесывать, особенно после мытья.

– Что вы тут делаете? – спросила Милка-Любка. – Неужели, господи помилуй, кого-нибудь в острог забрали? Отца аль брата?

– Нет, что вы! – охнула Саша.

– А что? От тюрьмы да от сумы, говорят, не зарекайся! – погрозила пальцем Милка-Любка. – Господи, спаси… А я передачу Петьке носила. Петеньке…

– Свидание опять не дали? – сочувственно пробормотала Саша.

– Да я и не просила.

– Почему?

– Да так как-то, – пожала плечами Милка-Любка. – Сама не знаю. Что-то вдруг прошло у меня… Прошла любовь. Любила, любила, а потом взяла и перестала. Ему ведь все равно, что я, что Раиска. А она от него брюхатая. Что ж я лезть буду… Выйдет из тюрьмы – женится на ней, наверное. Да и пускай! – Девушка отчаянно махнула рукой. – Мне ничуть не жалко! Я и так проживу.

– А почему же вы тогда передачу ему носите? – удивленно спросила Саша. – Вы же его больше не любите!

– Ну так и что? – воззрилась на нее Милка-Любка. – Не люблю, зато жалею. А жалость, она посильней любви будет. Ему там, в тюряге, тоскливо. Пусть покушает Веркиных пирогов. Сестра моя, Верка, такие пироги с вязигой печет… язык проглотишь! Поест их Петька и подумает: вот, мол, любят меня бабенки, что Раиска, что Милка-Любка, передачки носят и космы друг дружке из-за меня дерут, – и станет у него на душе полегче. А когда на душе хорошо, и стены тюремные не так гнетут. Верно?

Саша нерешительно кивнула.

– А что ж вы тут делаете? – спросила Милка-Любка.

– Я вас искала, – улыбнулась Саша. – Так долго искала! Я вам даже писала.

– Да ну? – изумилась Милка-Любка. – Небось девки письмо забрали. У нас девки страсть любопытные: что да кому пишут. Им чужие письма прочитать, позабавиться – хлебом не корми. Или мадам спрятала. Она не любит, когда девушкам почта приходит… Боится, сманят наших в другие дома. У нас-то девки хороши, ох какие затейливые, мужчинкам оченно нравятся, а значит, доход от них хоро… – Она вдруг осеклась, отвела глаза, порозовела и пробормотала: – Нет, никакого письма я не получала. А то непременно сама написала бы вам. Очень любопытно было мне узнать: получилось у вас… ну, сами знаете что…

– Нет, – резко мотнула Саша головой, и шляпка, которую она уже надела было, снова чуть не свалилась. – Ничего не получилось.

– Почему?

Ну что ей сказать? Про Мокко Аравийского? На смех поднимет!

– Не знаю… – пожала плечами Саша. – Не получилось – и все.

Милка-Любка огорченно причмокнула и вдруг ахнула:

– Знаю! Знаю, почему не получилось!

Знает? Откуда? Кто ей мог рассказать про ту несчастную записку?!

– Вот скажи, – продолжала Милка-Любка. – Ты, когда выходила из часовни, оглядывалась? На купол крестилась?

– А как же? – пожала плечами Саша. – Как же иначе? Я отлично помню, что и оборачивалась, и крестилась.

– Ну вот! – радостно воскликнула Милка-Любка. – Я так и подумала! Я ведь забыла тебя предупредить, что ни в коем случае делать этого нельзя, а то желание твое не сбудется. И вот видишь… Виновата я, извини, ради бога!

И она поклонилась в пояс.

– Что ты, что ты! – воскликнула Саша и засмеялась. Просто чудо, как светло стало у нее на душе. Значит, еще не потеряна надежда. И про Мокко Аравийского так никто и не узнал… – Я совсем не сержусь.

– Ну и слава богу! – закивала Милка-Любка. – Значит, надобно еще раз к матушке Варваре сходить, снова свечку поставить и молебен заказать, только уже на сей раз не оглядываться, когда выйдешь.

Саша посмотрела на девушку нерешительно. Нет, не пойдет она снова в часовню, где сидит приметливая горбунья. А вдруг она запомнила дурацкую записку? Нет… пришла пора испытать другой способ. Более действенный!

– Помнишь, ты говорила про какого-то колдуна? – робко спросила она. – Ну, который кого угодно приворожить может. Помнишь?

Милка-Любка глянула остро:

– Как не помнить! А что?

– А нельзя мне… – Саша стала заикаться. – Мне бы его… к нему…

– Сходить к нему, что ли, хочешь? – догадалась Милка-Любка. – Ну что ж, дело хорошее. Только – говорила я или нет? – он очень много денег берет.

– Сколько? – быстро спросила Саша.

Милка-Любка растерялась. К такому вопросу она явно не была готова.

– Ну, сколько… думаю, рублей пять.

«Ничего себе! – охнула про себя Сашенька. – Столько берет отец за прием. И многие врачи просят дешевле… А тут какой-то колдун… Ой нет, не какой-то. Врачей и адвокатов много, а колдун – один. Один-единственный, кто может причаровать Игоря Вознесенского!»

– Я согласна, – быстро сказала она. – Когда пойдем? Можно сегодня? Я только за деньгами сбегаю, у меня с собой нету столько.

– Ух ты, какая прыткая, – пробормотала растерянная Милка-Любка. – Нет, сегодня нельзя, сначала мне с ним сговориться нужно.

– Тогда завтра! – решительно проговорила Саша.

– Ну, давай завтра, – кивнула Милка-Любка. – Приходи в это же время на Новую площадь, на базар, стань там, где гребенки разные продают, я к тебе подойду.

– Завтра понедельник, базара не будет, – напомнила Саша.

– Эх ты, забыла я! – всплеснула руками Милка-Любка. – А я-то собиралась заодно гребенку новую купить, нынче уж не поспею, в «Магнолию» возвращаться пора… Ну да ладно. Тогда давай у складов встретимся, у тех, что на Прядильной улице. К воротам подходи, и я туда прибегу.

– Хорошо! – быстро сказала Саша. – А ты когда к колдуну пойдешь договариваться?

– А что такое? – удивилась Милка-Любка.

– Иди прямо сейчас, слышишь! А то вдруг он уйдет куда-то?

– Эк тебя разобрало, сердешная! – чуть ли не со слезой сказала вдруг Милка-Любка. – Ой, жалко тебя, ой, разревуся я… – И она в самом деле громко всхлипнула. – Да разве можно так – из-за мужика-то? Плюнь, плюнь на него, падлу, забудь, найдешь еще свое счастье!

– Нет, – медленно покачала головой Саша. – Без него мне счастья нет.

– Эхма… Без него нет, а с ним будет ли? – уныло промолвила Милка-Любка, которую, видимо, жизнь сделала немалой философкой. Но, увидев, что Сашины глаза тоже сделались на мокром месте, торопливо замахала руками: – Тихо, тихо! Не плачь! Сделаю, как просишь! Я уже иду к колдуну, видишь?

И она, для наглядности подобрав юбку, споро побежала через площадь к Немецкой улице. Споткнулась на гранитном поребрике, окаймлявшем деревянный тротуар, обернулась, засмеялась…